Продавец и его жена остались в магазине дожидаться возвращения Ван Ди-бо, а он ушел с нами.На всякий случай мы вели Ван Ди-бо плохо освещенными переулочками.Все прошло благополучно. Только у самого нашего подъезда Ван Ди-бо споткнулся, платок соскользнул с его головы, и тяжелая черная коса змеей сползла на его спину.— Саляпа — испуганно вздыхал Ван Ди-бо. — Саляпа упаль…Но при женском пальто коса не обращала на себя внимания, да и никого вокруг не было. Мы быстро вошли в наш подъезд.У Ван Ди-бо оказалась на руке флегмона, глубокая, уже назревшая. Он терпел больше недели и молчал — боялся управляющего. Папа вскрыл ему флегмону, выпустил много гноя, перевязал руку. Ван Ди-бо сразу повеселел и без конца кланялся:— Пасиба, докта! Пасиба!Проводить его обратно в магазин вызвалась Поль. Юзефа наотрез отказалась:— Я этих желтых румунцев боюсь! — повторяла она. — Румунцы, я знаю, они такие… Только отвернись, а он тебе голову — ам! — и откусил.С того случая у нас с Ван Ди-бо дружба. Когда я прихожу в магазин, он меня радостно приветствует:— Маленьки докта пилисол!Ну, разве можно не показаться такому другу в торжественный день моей жизни? Нет, пойду. На одну минуточку.Подходя к чайному магазину, гадаю: увижу я Ван Ди-бо или не увижу? Если управляющий уже явился, то я Ван Ди-бо не увижу, потому что при нем Ван Ди-бо не позволено даже приближаться к двери на улицу. На мое счастье, управляющего магазином еще нет, и Ван Ди-бо, примостившись бочком, опасливо выглядывает на улицу, как белка из дупла, готовый юркнуть и скрыться.Увидев меня, Ван Ди-бо, по обыкновению, радостно меня приветствует.— Ван Ди-бо… — говорю я. — Видите?И поворачиваюсь вокруг себя, чтобы Ван Ди-бо мог разглядеть меня со всех сторон.Ван Ди-бо с восхищением цокает языком:— Ой, каласива, каласива!— Я, Ван Ди-бо, учиться иду!— Ну, уциси, уциси! Будеси бальсой докта!Но в эту минуту Ван Ди-бо внезапно ныряет в полумрак магазина. Наверно, его зоркие глаза заметили издали приближение грозного управляющего.Я снова иду налево, по направлению к институту. Останавливаюсь на противоположном тротуаре и пристально разглядываю это длинное, скучное здание. Непроницаемо и отчужденно смотрят на мир окна, закрашенные до половины белой масляной краской. Ни одной раскрытой форточки, ни одного выставленного на солнце цветочного горшка, ни одного выглядывающего из окна человеческого лица… В подъезде — глубокая, темная — ниша, похожая на запавший рот древней бабы-яги. И массивная входная дверь враждебно скалится медным кольцом, как последним уцелевшим зубом.Сейчас перейду улицу. Сейчас войду в подъезд института… Глава вторая. ПЕРВЫЕ ПОДРУГИ, ПЕРВЫЕ УРОКИ — Здравствуй… — слышу я вдруг негромкий голос. — Ты меня узнаешь?Ну конечно, я узнаю ее! Это Фейгель, та девочка, которая экзаменовалась вместе со мной и так хорошо отвечала по всем предметам. Я радостно смотрю на Фейгель: вот я, значит, и не одна!Тогда, во время экзаменов, Фейгель показалась мне усталой, словно несущей на себе непосильную тяжесть. Но в тот день мы все устали от непривычного волнения и напряжения — я, наверно, была такая же измученная, как она. А сегодня в Фейгель ничего этого нет. Глаза, правда, грустные, но, наверно, они всегда такие. А в остальном у нее такое лицо, как у всех людей.— Почему ты здесь стоишь? — спрашивает она.— А ты?— Нет, я хотела спросить, почему ты не входишь в институт? — поправляется Фейгель.— А ты? — отвечаю я и смотрю на нее с улыбкой.Ведь мы обе отлично знаем, что мешает нам перейти через улицу и войти в подъезд института: мы робеем, нам даже немного страшно… и одиноко… все близкие нам люди остались дома. И по этой же причине мы так обрадовались друг другу, что сперва заулыбались, а потом начинаем смеяться. На нас нападает внезапный беспричинный «смехунчик». Прохожие оглядываются на нас: стоят две девочки в форменных коричневых платьях, крепко держась за руки, и заливаются смехом, глядя друг другу в глаза. У Фейгель от смеха выступили на больших темных глазах слезы.— Ты плачешь? — пугаюсь я.— Нет, нет! — успокаивает меня Фейгель. — Это у меня всегда такой смех.— А как тебя зовут?— Маней. А тебя — я знаю! — Сашей… Ну, пойдем, скоро начнутся уроки.Мы переходим улицу. У темной глубокой двери с медным кольцом я снова останавливаюсь:— Постоим одну секундочку, хорошо?Маня соглашается. Ей, видно, тоже страшно взяться за медное кольцо.Др-р-р! Др-р-р! — барабанит вдруг дробь по моему ранцу, словно его общелкали целой пригоршней орехов.Я вздрагиваю от неожиданности!Быстро оборачиваюсь: позади меня стоит невысокая толстенькая девочка в черном чепчике, обшитом черными кружевами и скрывающем всю ее голову. Девочка что-то с аппетитом жует и весело смеется.— Это я! Я по твоему горбу барабаню. А почему у тебя ранец? Разве ты солдат или гимназист? — продолжает она, смеясь.Смеяться мне не хочется. Сердиться или обижаться тоже не хочется. Поэтому я просто объясняю:— Если носишь книжки в ранце, за плечами, спина всегда будет прямая.— Глупости какие! — продолжает смеяться девочка в черном чепчике. Она уже прожевала то, что у нее было во рту, и куснула новую порцию от того, что она держит в горсти.— Вовсе не глупости! Это мой папа говорит.— А откуда он знает, твой папа?— А оттуда, что он — доктор.Толстенькая девочка в черном чепчике миролюбиво уступает:— Ну, если доктор, тогда, может, и вправду так. Ладно, носи ранец, я разрешаю!Она делает величественный королевский жест. Говорит она чуть шепеляво: не «разрешаю», а «разрешяю», и губы складывает трубочкой вверх к носу. Все это у нее выходит так добродушно-мило, что и я, и Маня Фейгель (я вижу это) просто очарованы ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14