«Где ты, слепая сова!»Я очень люблю слушать рассказы Веры Матвеевны о ее детстве. В особенности, о том, как она училась. Она не родилась слепой — у нее только было очень слабое зрение: она была, как она теперь называет, «подслеповатая». И зрение это явственно ухудшалось. Может быть, если бы ее показали врачу, она и не ослепла бы, кто знает? Но… врач! Он так же не мог появиться в халупе ее родителей над Днепром, как не могла прийти туда в гости, например, звезда с неба.Сколько она себя помнит, Вера Матвеевна знала, что она скоро ослепнет. И она изо всех сил торопилась учиться.— Я всегда знала: скоро мне — в темноту. Значит, надо набрать всякого хорошего, чтобы оно со мной осталось навсегда.В школу я, конечно, попасть не могла, но все-таки мне очень повезло: знакомая учительница увидела, как я хочу учиться, как стараюсь осилить грамоту… Дай бог ей здоровья, той золотой женщине, — она со мной весь гимназический курс прошла! Когда меня при округе экзаменовали — за все семь классов сразу! — я уже мало что видела, но все сдала наизусть…Так рассказывает мне Вера Матвеевна, пока мы ходим по квартирам тех, кого надо пригласить на наш «вечер».— А о чем доклад? — спрашивают почти все.— О деле Дрейфуса, — отвечает Вера Матвеевна.— Придем! Обязательно придем! Поблагодари, Сашенька, маму, что позвала нас… А кто докладчик?— Один журналист. Недавно из Парижа приехал…Нам дают деньги охотно и, как говорит Вера Матвеевна, «очень прилично». И мы уходим дальше.— Ты не думай, — поучает меня Вера Матвеевна на улице, — не воображай, будто все люди так болеют за Дрейфуса и дрожат-ненавидят его врагов. Мы ведь ходим только по знакомым. А приди мы, например, к генералу Дроздову или к жандармскому ротмистру Ланскому, нас бы прогнали да еще собак на нас спустили. А может, и арестовали бы. Вот как, доню моя!Когда жена доктора Вилеишиса, поблагодарив за пршлашение, дает Вере Матвеевне целых три рубля, Вера Матвеевна сияет и, выйдя со мной на улицу, говорит мне:— Видишь, как честные люди хотят узнать правду? Видишь?Я и сама все с большим интересом жду доклада Александра Степановича. Ведь я о деле Дрейфуса знаю очень мало, почти ничего…Наше с Верой Матвеевной хождение едва не оканчивается бедой. Хотя я, как наказывала мне мама, осторожно веду Веру Матвеевну под руку, но она все время рвется вперед, как норовистый конь. Сходя с одной очень крутой лестницы, Вера Матвеевна оступается и падает. К счастью, падает невысоко: с двухтрех ступенек. Несколько секунд, пока она лежит неподвижно, с закрытыми глазами и сжав челюсти от боли, я стою над ней в полном отчаянии. Какая-то женщина, спускавшаяся по лестнице вслед за нами, помогает мне приподнять Веру Матвеевну и посадить ее на ступеньку лестницы. Эта же добрая душа приносит из своей квартиры тазик с холодной водой и чистые тряпочки.У Веры Матвеевны рассечен лоб: падая, она, видимо, ушиблась о край верхней ступеньки лестницы. Ласково приговаривая попольски, незнакомая женщина терпеливо и внимательно прикладывает к разбитому месту холодные компрессы.— Это ты сопишь, Сашенька? — спрашивает вдруг Вера Матвеевна.— Я… — отвечаю я, давясь слезами.— Пожалуйста, не плачь. Очень прошу тебя! О чем плакать?Слепой упал. Что тут особенного? Я очень часто падаю.— Это я виновата, — казнюсь я. — Недоглядела…— Не говори глупостей! Ты все время держала меня под руку. И ведь ничего не случилось особенного: ну, я разбила лоб, подумаешь!— Ох… — вздыхает женщина, прикладывая к ранке свежую тряпочку. — Ваше счастье, пани, что вы слепая: вы не видели, как вы упали и как вы лежали! Я подумала, что вы убились насмерть. Ваше счастье, что вы слепая…— Ну конечно, я счастливая, — через силу улыбается Вера Матвеевна. — Но все-таки, пани, я хоть и не видела, как упала, но кости мои это почувствовали…Мы помогаем Вере Матвеевне встать.— Ступайте, пани, ступайте до дому и ложитесь в постель! — прощается с ней наша случайная знакомая.Мы выходим на улицу.— Сейчас я позову извозчика и отвезу вас домой, — соображаю я. — Или, хотите, поедем к нам?— Никуда я не поеду. Мы пойдем с тобой в аптеку, там мне заклеют лоб пластырем, и мы пойдем по остальным адресам нашего списка.— Там всего два адреса осталось. Успеем завтра утром…— Нет, после аптеки обойдем всех, кто остался. Непременно сегодня!В аптеке Вере Матвеевне смазали ранку йодом, заклеили пластырем и сказали:— Ваше счастье — только ссадина. Чуть пониже — и остались бы вы без глаза!На это Вера Матвеевна сказала беззаботно:— А на кой он мне, тот глаз? Он же все равно не видит…Уже выйдя со мной из аптеки на улицу, она говорит:— Обрати внимание: сколько людей сегодня сказало мне, что я счастливая!Мы обошли все оставшиеся адреса. Их оказалось не два, а четыре.Я не соврала, когда сказала «два», — последние адреса были написаны на обороте списка.Когда мы наконец возвращаемся домой — уже в сумерки, — Вера Матвеевна ступает тяжело, с утомлением. Теперь она все время шепчет про себя:— Луку зеленого на рубль. Чтоб на всех. Еще — редиски.Непременно. Мясо. Белых булок…Я слушаю ее шепот и леденею от ужаса. Неужели Вера Матвеевна сошла с ума?Она чувствует мой страх — она же все видит, словно зрячая! — и успокаивает меня:— Не обращай на меня внимания. Когда я хочу запомнить что-нибудь крепко-крепко, я несколько раз говорю это себе шепотом. Это у меня все равно как если б я занесла в записную книжку.На нашей лестнице мы встречаем спускающегося Матвея. Он был у нас и уже уходит.— Ну? — спрашивает у него Вера Матвеевна. — Как?— Чудно! — отвечает Матвей. — Семьдесят пять рублей!А у вас как?Вера Матвеевна расцветает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16