Сестра Луч подталкивала Грейс к кровати, пока та не оказалась в поле папиного зрения. Он посмотрел на нее и снова замычал.
– Здравствуй, папа! Я тебе сделала открытку «Поправляйся скорее!», – храбро сказала Грейс.
Папа даже не попытался на нее взглянуть.
– Ты держи ее у папы над головой, так ему легче будет смотреть, – посоветовала сестра Луч.
Грейс помахала открыткой у папы над головой. Он застонал, вращая глазами, как будто над ним кружил коршун, и снова попытался спустить ногу с кровати. Опираясь на здоровую руку, он сумел приподнять туловище. На лбу у него от непомерного усилия выступили крупные капли пота.
– Бернард, не надо, дорогой, ты ушибешься! – Мама бросилась к нему.
– Сожалею, мистер Кинг, но придется вам пока побыть тут с нами. – Сестра Луч ловко уложила его обратно на спину и подоткнула одеяло. – Это ненадолго. Нам очень нужны койки, честное слово. Как только вы немного оправитесь, сможете лучше говорить и двигаться – мы вас сразу отправим домой. Согласны?
Отец продолжал недовольно мычать, но перестал рваться из кровати и закрыл глаза.
– Вот молодец. Вздремните немного.
Мы попрощались с папой и тихо вышли из палаты. Сестра Луч вышла нас проводить, ободряюще улыбаясь.
– Сколько времени мужу придется пробыть в больнице? – спросила мама.
– Это решит доктор, дорогая. Смотря как пойдет выздоровление.
– Он поправится? – спросила я. – Совсем поправится?
Сестра Луч колебалась:
– Ему станет намного лучше, я уверена.
– Он снова сможет говорить? И ходить?
– Я думаю, да. Бывает, что люди поправляются полностью.
– А бывает, что и нет?
– Ваш папа – настоящий борец, упрямый характер. У таких людей все обычно бывает хорошо.
Похоже, она торопилась сменить тему и поэтому заинтересовалась моим чудовищным клетчатым платьем.
– Это у вас в школе такая форма? – спросила она сочувственно.
– Я не хожу в школу, – ответила я, краснея.
– Они у нас на домашнем обучении, – вмешалась мама. – Мой муж сам дает им уроки.
Она внезапно замолчала, зажала рот рукой и больше не произнесла ни слова.
Интересно, как мы будем жить дальше?
Когда мы пришли домой, мама разогрела консервированную фасоль с гренками – быстро и вкусно. За едой мы слушали радио, а потом сели, как обычно, шить лоскутное одеяло, Я наметила общий рисунок и вырезала шестиугольники, Грейс приметывала, как умела, а мама шила. Как спокойно и приятно было слушать викторину по радио без папиного непрерывного брюзжания: «Ты что, и этого не знаешь, дурак? Ну, поговори у меня! Идиот надутый, кем он себя воображает?» Он разговаривал с радио, как будто исполнители сидят внутри приемника – маленькие оловянные фигурки – и слышат его возмущенные реплики.
Мы понимали, что нужно говорить о папе и о том, что ждет нас в будущем, но никому не хотелось нарушать спокойствие. Мы с Грейс легли в обычное время. Вообще-то мне надо было дочитать книжку о королеве Елизавете Английской для работы по Тюдорам, но история не лезла мне в голову.
Я опустилась на колени перед ящиком с книгами и стала перебирать знакомые корешки. Вот большая растрепанная книжка детских стихов с оторванным корешком и пугающе-странными картинками: пляшущие коровы, слепые мыши и девочки с гигантскими пауками. Я перелистывала страницы этого фантастического мира, где свиньи ходят на рынок, дети живут в башмаках, а луна сделана из зеленого сыра.
Мне вспомнилось, как папа заводил нудным голосом: «Так мы пляшем возле сливы» или «Есть у меня лошадка». Он никогда не сажал меня к себе на колени – я должна была слушать, сидя на корточках у его ног.
– Помнишь, как папа читал нам детские стишки? – спросила я Грейс.
– Мне не нравилось, потому что они страшные. А папа шлепал меня и говорил, что нечего быть такой нюней.
Я спросила, помедлив:
– Грейс, а ты любишь папу?
– Конечно! – сказала Грейс.
– Но иногда и ненавидишь?
– Никогда! – Грейс была, похоже, шокирована.
– Даже когда он себя особенно мерзко ведет? Он ведь говорит тебе еще больше гадостей, чем мне.
– Да, но это потому, что я тупая.
– Никакая ты не тупая. Знаешь, я его ненавижу.
– Пру, нельзя так говорить – он же сейчас болен.
– И что, стал он от этого лучше? Тебе не было за него стыдно перед медсестрой?
– Она такая милая, – сказала Грейс. – Я бы тоже хотела быть медсестрой. Я бы ухаживала за больными, помогала им почувствовать себя лучше, и они бы меня за это любили. Если я не смогу сдать экзамены на настоящую медсестру, я, может быть, смогу устроиться нянечкой в дом престарелых, ухаживать за стариками.
– А за отцом ты будешь ухаживать?
– Ой! Нет, я не смогу! Наверное, он мне не разрешит.
– А кто же за ним будет ухаживать?
Меня замутило от ужаса. Неужели это буду я?
Грейс давно уснула, а я все еще не могла сомкнуть глаз. Я слышала, как мама пошла спать, но, выйдя в туалет, увидела свет у нее в спальне. Она сидела в своем розовом халате на краю постели и неподвижно смотрела в пространство.
– Мама!
– Пру, детка! – Слезы полились у нее по щекам.
– Не плачь, мама! – Я села с ней рядом и обняла за пухлые плечи. – Может быть, папа совсем поправится, медсестра же сказала, что так бывает.
– Может быть, – сказала мама, хотя никто из нас в это не верил. – Я все пытаюсь сообразить, что мне делать. Прямо не понимаю, что со мной. Наверное, это оттого, что я так долго прожила с папой. Он всегда командовал, а я только делала, что он говорил, и теперь у меня голова совсем не соображает. Особенно сообразительной я вообще-то никогда не была, не то что вы с отцом. Я так восхищалась вашим папой, когда он заходил к нам купить пирожок и сосиску в тесте – я работала тут в булочной, знаешь, где теперь китайцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59