Совсем стало зябко Федору. Подумалось: «А ну как и воеводе не доложат?» И вдруг молодой и не сразу узнанный голос окликнул его из темноты:— Батя?!Ратник прянул к нему, и уже в следующий миг, поняв, что перед ним сын, Федор (разом как отпустило в черевах) посунулся встречь, и они, с коней, бросив поводья, обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий.— Батя, батя! — повторял, как маленький, Мишук, а Федор молча мял его плечи и трясся, отходя от прежнего страха.Меж тем, как только Мишук узнал отца, строй москвичей разрушился, все затолкались, сбились в кучу, задевая стременами, боками и мордами коней, затолпились округ Федора, заспрашивали, — тоже, видать, ждали, что чужой и враг, и теперь уже торопили, гомонили разом:— Из Переславля! Из Переславля гонец! — шорохом потекло по дороге. И уже какие-то бояре, хрупая валежником, пробирались к нему прошать, вести к набольшему, разузнавать, как там, в городе, который — грехом, подумывали иные — не взят ли уже тверичами?!Федор оторвался наконец от сына и уже с решительною переменою в голосе, в полный зык бросил подъехавшим:— К Родиону Несторычу веди!Родион сидел на складном ременчатом стуле, напоминая рассерженного Дмитрия Солунского с древней иконы. Уставясь холодными глазами в лицо Федору, выслушал, кивнул и, не меняя выражения лица, велел накормить и наградить гонца.Федор, отойдя прочь и тут уже приняв опять отобранную давеча саблю, поежился, — вчуже почуял Родионову злость и не позавидовал Акинфу.За ночь московские полки подтянулись ближе к Переяславлю и, не входя в соприкосновение с тверскими заставами, остановились в лесах. Родион велел дневать, не разжигая костров, и не показываться. К вечеру он вызвал Федора.— Сумеешь нынче ночью моих людей провести до города? — Он требовательно глядел на переяславца и, видя, что тот медлит, нетерпеливо добавил: — Двоих!— Двоих проведу, — сказал наконец Федор. Родион кивнул удовлетворенно.…Под городом им пришлось бросить коней и последние два перестрела пробираться ползком. К счастью, и тут обошлось, только уже когда было до своих рукой подать, сторожевой крикнул заполошно:— Кто?!— Не ори, дурень! Федор я!— А енти? — спросили из темноты, недоверчиво разглядывая скуластые морды двоих киевских торчинов: Сарыча и Свербея, поднявшихся за спиною Федора.— Со мною. От Родиона Несторыча посланы. Московская рать подошла! — проговорил он, быстро подходя и рукою отведя нацеленное на него лезвие рогатины. — Чо, не узнал ле?!— Прости, Михалкич! Свят Господь! — перекрестился ратник.— То-то, что Господь! — возразил Федор, тут только почуяв, до чего он устал за эти полтора дня. — Громче бы кричал, нас бы, глядишь, и похватали под городом Окинфовы холуи…Терентий Мишинич с Окатием не спали оба и тотчас, обрадованные, вцепились в Родионовых посыльных. Федор подоспел как раз вовремя. Минувший день прошел в переговорах и конных сшибках, а из утра сожидали приступа всею Акинфовой ратью, и, сметя силы, воеводы уже не надеялись долее удержать города. ГЛАВА 11 Утро встало морозное, чистое. Все уже было готово к приступу, и Акинф, досадовавший в душе, что дал переяславским воеводам лишний день на укрепление города, отдал приказ полкам изготовиться к бою. В двух местах к городской стене уже был сделан примет из бревен и хвороста, и, озря из-под ладони деловитую поспешливость и четкий строй своих полков, Акинф остался доволен. Он разослал вестоношей с приказами и сам в блестящем панцире и граненом посеребренном шеломе во главе личной дружины начал спускаться с горы, держа в руке воеводский узорчатый шестопер.Зять Давыд, разгоревшийся на холоде, румяный, подскакал, поехал бок о бок, чему-то смеясь. Давыду Акинф вручил вчера воеводство правой руки и сейчас приветно улыбнулся, покивав перьями шелома. Давыд ускакал вскоре к своему полку.Ратники шли ходко, предвкушая добычу. Уже не завтра, сегодня, еще до вечерней зари, въедет он в свой — теперь уже свой! — город, подумалось Акинфу, и это была последняя сторонняя его мысль перед боем.Начали подъезжать и отъезжать гонцы от разных полков, уже у ворот началась свалка: московские воеводы, видать, решили выйти в поле и принять бой у городских стен. «Вот дурни!» И Акинф тут же велел стрелкам несколько отступить (чтобы дать возможность противнику вывести своих ратных), а кованой коннице передвинуться (дабы потом нежданным ударом отсечь москвичей от ворот).Скоро крики ратных с той и другой стороны, посвист стрел и конское ржанье наполнили воздух — начинался бой.Акинф шагом ехал, в сопровождении знамени и дружины, продолжая следить и отдавать приказы. Уже полезли по приметам на стены, уже вышедшие из города москвичи вспятили, и Акинф готовился ринуть наперерез им кованый полк, когда к нему подомчал ратник с побелевшим лицом и кругло вытаращенными от ужаса глазами. Акинф, нахмуря чело, не успел еще понять и взять в толк, о чем тревога, как сзади, с Горицкой горы, излилась, раскрываясь веером, конная сверкающая лава и донесся далекий грозный зык: «Москва-а-а!»У Акинфа невольно вздернулась десница — перекрестить лоб. Он всего ждал, только не скорой московской помочи. «Остановить! — вспыхнуло в мозгу. — Как, чем? Кем?!» «Давыд!» — крикнул он в голос и, опомнясь, пихнул вестоношу:— К Давыду скачи! Пущай повернет полк встречу! Скорей!«Что еще? Убрать ратных с приметов, поворотить!» Акинф отослал новых гонцов и, коршуном, окинул поле: «Кованую рать ко мне!» (Лишь бы успел Давыд!) Вот на правой руке началось движение, вот, вытягиваясь нестройною чередою; все быстрее и быстрее Давыдовы кмети поскакали встречь московлян. «Ужли не остановят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164