Конечно, это все враки, но это не вернуло Чикитада нам в хозяева. Молодой Обата стал перед телом на колени и трижды поклонился. Он сказал, что сделал это из сыновнего уважения к отцу и теперь хочет искупить оскорбление, нанесенное нам и нашему клану, совершив сеппуку. Ему разрешили. Сначала он своими собственными руками омыл голову Чикитады и с почестями положил ее на место. Потом он вскрыл себе внутренности и умер мужественно, с большими церемониями, – один из наших людей был у него помощником и отделил ему голову одним ударом. Потом пришел его отец, чтобы подобрать его голову и меч Мурасама. Для нас наступило плохое время. Единственный сын господина Чикитада был где-то взят заложником, и наша часть клана попала в тяжелые времена. Это было.
– Ты лжешь, старик. Тебя там не было, – Ябу внимательно посмотрел на старика, который замер в испуге. – Меч был сломан и уничтожен после смерти Обаты.
– Нет, Ябу-сама. Это легенда. Я видел, как отец пришел и забрал голову и меч. Кто бы захотел сломать такое произведение искусства? Это было бы святотатством. Его отец забрал его.
– А что он сделал с головой?
– Никто не знает. Некоторые говорят, что он бросил ее в море, потому что он любил и почитал нашего господина Чикитада как брата. Другие говорят, что он закопал ее и прячет в ожидании внука, Ёси Торанаги.
– А ты что думаешь, куда он дел ее?
– Выбросил в море.
– Ты видел это?
– Нет
Ябу опять лег на спину, и пальцы начали свою работу. Мысль, что кто-то еще знает, что меч не уничтожен, странно поразила его. «Тебе следует убить Суво, – сказал он себе. – Как мог слепой человек узнать клинок? Он похож на любой другой меч Мурасама, а ручка и ножны за эти годы несколько раз поменялись Никто не мог знать, что твой меч – это тот меч, который со все увеличивающейся таинственностью переходил из рук в руки по мере увеличения мощи Торанаги. Зачем убивать Суво? Тот факт, что он жив, добавлял пикантности во все это дело. Это тебя подбадривает. Оставь его в живых – ты можешь убить его в любое время. Тем же мечом».
Эта мысль обрадовала Ябу, и он еще раз отдался мечтам, чувствуя себя очень спокойно. «Скоро, – пообещал он себе, – я стану достаточно могучим, чтобы носить меч в присутствии Торанаги. Однажды, может быть, я расскажу ему историю моего меча».
– Что случилось дальше? – спросил он, желая, чтобы голос старика снова убаюкивал его.
– Наступили тяжелые времена. Это был год большого голода, и теперь, когда мой господин был мертв, я стал ронином. Ронины были безземельные или не имеющие хозяина крестьяне-солдаты, или самураи, которые, потеряв честь или хозяев, были вынуждены странствовать по стране, пока какой-нибудь другой хозяин не соглашался принять их на службу. Ронину было трудно найти нового хозяина. Пища была редка, почти каждый человек был солдатом, и незнакомым людям редко когда доверялись. Большинство банд грабителей и корсаров, которые наводняли землю и побережье, были ронинами. Этот год был очень плохой, и следующий тоже. Я воевал на любой стороне – битва здесь, стычка там. Моей платой была еда. Потом я услышал, что в Кюсю много еды, поэтому я тронулся на запад. Этой зимой я нашел монастырь. Я договорился, что стану охранником в буддийском монастыре. Я полгода воевал за них, защищая монастырь и их рисовые поля от бандитов. Монастырь находился около Осаки, и в то время – задолго до того, как Тайко уничтожил большинство из них, бандитов было так же много, как и москитов. Однажды мы попали в засаду, и я был оставлен умирать. Меня нашли монахи и залечили мои раны. Но они не могли вернуть мне зрение. – Его пальцы погружались все глубже и глубже.
– Они поместили меня со слепым монахом, который научил меня, как делать массаж и снова видеть пальцами. Теперь мои пальцы видят больше, чем раньше глаза, я думаю. Последнее, что я могу вспомнить из того, что видел, – это широко раскрытый рот бандита, его гнилые зубы, меч в виде сверкающей дуги и после удара – запах цветов. Я видел запах во всех его оттенках, Ябу-сама. Это было очень давно, но я видел цвета запаха. Я видел нирвану, я думаю, и только на одно мгновенье, лицо Будды. Слепота – небольшая плата за такой подарок, да? – Ответа не было. Суво и не ожидал его. Ябу спал, как и было задумано. Понравился ли тебе мой рассказ, Ябу-сама? – Суво спросил молча, развлекаясь про себя, как и следует старому человеку. – Все было верно, кроме одного. Монастырь был не возле Осаки, а за вашей западной границей. Имя монаха? Да, дядя вашего врага, Икава Джикья. «Я могу так легко сломать твою шею, – подумал он. – Это бы понравилось Оми-сану… Это было бы хорошо для деревни. И это была бы расплата – в небольшой мере подарок моему хозяину. Сделать ли это сейчас? Или позже?»
* * *
Спилберген поднял кустистые стебли рисовой соломки, его лицо вытянулось.
– Кто хочет вытянуть первым?
Никто не ответил, Блэксорн, казалось, дремал, облокотясь на угол, из которого он не выходил. Это было на заходе солнца.
– Кто-то должен вытащить первым, – бросил Спилберген. – Давайте, осталось не так много времени.
Им дали еды и бочонок воды и еще один бочонок для параши. Но ничего, чтобы смыть вонючие помои или почиститься. И налетели мухи. Воздух был вонючий, земля в грязи и навозе. Большинство людей разделись до пояса, потея от жары и от страха.
Спилберген вглядывался в лица. Он повернулся к Блэксорну. «Почему, почему они не трогают тебя? А? Почему?»
Глаза открылись, они были холодны как лед. «В последний раз, – я не знаю».
– Это нечестно. Нечестно.
Блэксорн возвратился к своим мыслям. «Должен быть способ вырваться отсюда. Должен быть способ попасть на корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69