ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
!
Старый дон Мигуэль дрожащей рукой поспешил опереться на стол. Глубоко тронувшие его слова припомнили седовласому старцу далекую, прошедшую молодость.
— Бог, Всевышний, что над нами, вложил в сердце человеческое любовь, дабы мы еще здесь, на земле, вкусили отблеск той радости, каплю того блаженства, которое ожидает нас за пределами нашего странствования. Зачем же ты в этом находишь предлог для ссоры? Перед Богом мы все равны, отец мой, высоко ли, низко ли мы поставлены, гранды ли мы, нищие ли, во всех нас он вложил одинаковую долю своей любви, и все имеют на нее одинаковое право! Решает сердце, а мое сердце, благодаря Пресвятой Деве, полно чистыми помыслами… Энрика же стоит выше всех!
В эту минуту как будто стон послышался со стороны заброшенной части парка, но скоро все утихло. Франциско со взором, полным любви, умоляющим жестом простер руки и приблизился к взволнованному старцу.
— Прощай, батюшка! Уже первые лучи солнца озарили стены, а ты приказал с наступлением дня оставить Дельмонте, мое родное гнездо! Как знать, увидимся ли мы опять когда-нибудь, как знать, будет ли мне дозволено предстать еще раз перед тобой, чтоб испросить твое благословение! Твоя воля послать меня в ряды сражающихся — я это вижу из адреса твоего письма: «Генерал-капитану войск ее величества королевы дону Эспартеро». Слава воссияет на пути моем, и клянусь, что или возвращусь к тебе, осыпанный почестями, или погибну смертью героя! Энрика же останется моей, я принадлежу ей и в этой жизни и в будущей.
Дон Мигуэль был глубоко растроган, и, когда его сын, полный бодрости и жизненных сил, упал перед ним на колени и склонил свою голову, он возложил благословляющую руку на своего первенца, хотя все еще отворачивал от него лицо.
Франциско встал. На дворе, у террасы ждал его Доминго с ржавшими конями.
— В путь, в Мадрид! — закричал ему Франциско. — Час отъезда уже пробил! Поедем в шумную толкотню света, в погоню за славой!.. Но прежде отправимся к хижинам, что вон там внизу, мне еще надо кое с кем проститься!
— А дон Жозэ, брат ваш? — напомнил Доминго.
— Его нигде не найти… да и притом я знаю, он нисколько не встревожится, если я и не прощусь с ним. А вот внизу есть два сердца, которые горячо меня любят!
Франциско вскочил на своего вороного. Доминго, которого дон Мигуэль в изобилии снабдил всем нужным для дороги, поручив ему обо всем заботиться, последовал за ним на своем небыстром коне, и они поскакали к воротам. В эту минуту у высокого венецианского окна показался старик-отец, чтобы посмотреть еще раз вслед своему сыну, уехавшему, быть может навеки.
Утреннее солнце только что залило золотыми лучами весь ландшафт, когда оба всадника подъехали к маленьким, бедным хижинам поселян, уже ушедших на поля. С сильно бьющимся сердцем поспешил Франциско к хижине Энрики… Дверь была отперта… Он задрожал от испуга… Что бы такое могло случиться?
Он вошел в низенькую комнату — она была пуста, кровать ребенка была пуста! Опрокинутые стулья вперемешку с одеждой в беспорядке валялись на полу. Ни Энрики, ни ее сокровища, ни малейшей возможности допытаться, куда они делись!
Страшная минута тревоги и неизвестности! Франциско бросился вон, созвал жителей, желая разузнать о происшедшем во что бы то ни стало. Однако никто из них не знал о случившемся. Доминго напрасно старался утешить его. Наконец он нашел возле замка какую-то пастушку, которая уверяла, что перед рассветом видела Энрику с ребенком на руках.
— Она шла из парка, почти бежала, и спешила к Бедойскому лесу, вон туда! — рассказывала пастушка.
Франциско и Доминго, не теряя ни минуты, во весь опор помчались в том направлении по мадридской дороге.
БЕГСТВО
Пастушка не ошиблась. Молодая женщина, ранним утром быстро бежавшая к лесу, была действительно Энрикой. Когда накануне вечером Баррадас втолкнул ее в темный павильон и крепко запер окна и двери, измученная девушка под тяжестью поразивших ее страшных событий упала без чувств. Долго ли она лежала таким образом на сырой земле неприветливого павильона, она не помнила, наконец крики ребенка заставили ее прийти в себя. Непроницаемый мрак мало-помалу стал рассеиваться, по мере того как ее глаза привыкали к нему; она оглянулась: комната, в которую не попадал ни один луч света, была пуста; черные сырые стены, переходящие в сводчатый потолок, окружали ее со всех сторон. Они не пропускали ни воздуха, ни света и не предоставляли ей ни малейшей надежды на спасение.
Отвратительные черви и большие слизни ползали по стенам. Жирные жабы прыгали по сырому земляному полу. Энрика быстро вскочила. Ребенок в испуге от непривычной темноты стал плакать. Ужасное положение! Мучимая смертельной тоской, она поглядела вокруг себя, ища спасения, напрасно стараясь поцелуями и ласками успокоить свое дитя, которое могло умереть, оставшись ночью в таком нездоровом, сыром воздухе. От хаоса горестных мыслей и впечатлений у нее по телу пробегала холодная дрожь.
— Спасите! Спасите, — шептала она, — все погибло! О, мой Франциско!
Тихо и осторожно подошла она к окну и попробовала запустить свои маленькие пальцы между крепких ставней, которыми запер окно Баррадас, и железной стеной, но металл не поддался ее усилиям. Она осмотрелась кругом — ни скамьи, ничего, на что можно присесть на минуту или положить ребенка, а самой обеими руками попытаться отворить запертую дверь; смертельного своего страха она не могла выносить долее. Если бы теперь подкрался Жозэ, если бы он попал к ней в уединенный павильон, никто не услышал бы ее крика, он мог бы сделать с ней что хотел. Кровь застывала у нее в жилах при этой мысли, которая так живо представлялась ей, что она, потрясенная до глубины души, полная страха, уже видела перед собой его тихо подкрадывающуюся фигуру, жадно блиставшие взоры, бледное, изнуренное страстями лицо, руки, тянувшиеся к ней и к ее ребенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220
Старый дон Мигуэль дрожащей рукой поспешил опереться на стол. Глубоко тронувшие его слова припомнили седовласому старцу далекую, прошедшую молодость.
— Бог, Всевышний, что над нами, вложил в сердце человеческое любовь, дабы мы еще здесь, на земле, вкусили отблеск той радости, каплю того блаженства, которое ожидает нас за пределами нашего странствования. Зачем же ты в этом находишь предлог для ссоры? Перед Богом мы все равны, отец мой, высоко ли, низко ли мы поставлены, гранды ли мы, нищие ли, во всех нас он вложил одинаковую долю своей любви, и все имеют на нее одинаковое право! Решает сердце, а мое сердце, благодаря Пресвятой Деве, полно чистыми помыслами… Энрика же стоит выше всех!
В эту минуту как будто стон послышался со стороны заброшенной части парка, но скоро все утихло. Франциско со взором, полным любви, умоляющим жестом простер руки и приблизился к взволнованному старцу.
— Прощай, батюшка! Уже первые лучи солнца озарили стены, а ты приказал с наступлением дня оставить Дельмонте, мое родное гнездо! Как знать, увидимся ли мы опять когда-нибудь, как знать, будет ли мне дозволено предстать еще раз перед тобой, чтоб испросить твое благословение! Твоя воля послать меня в ряды сражающихся — я это вижу из адреса твоего письма: «Генерал-капитану войск ее величества королевы дону Эспартеро». Слава воссияет на пути моем, и клянусь, что или возвращусь к тебе, осыпанный почестями, или погибну смертью героя! Энрика же останется моей, я принадлежу ей и в этой жизни и в будущей.
Дон Мигуэль был глубоко растроган, и, когда его сын, полный бодрости и жизненных сил, упал перед ним на колени и склонил свою голову, он возложил благословляющую руку на своего первенца, хотя все еще отворачивал от него лицо.
Франциско встал. На дворе, у террасы ждал его Доминго с ржавшими конями.
— В путь, в Мадрид! — закричал ему Франциско. — Час отъезда уже пробил! Поедем в шумную толкотню света, в погоню за славой!.. Но прежде отправимся к хижинам, что вон там внизу, мне еще надо кое с кем проститься!
— А дон Жозэ, брат ваш? — напомнил Доминго.
— Его нигде не найти… да и притом я знаю, он нисколько не встревожится, если я и не прощусь с ним. А вот внизу есть два сердца, которые горячо меня любят!
Франциско вскочил на своего вороного. Доминго, которого дон Мигуэль в изобилии снабдил всем нужным для дороги, поручив ему обо всем заботиться, последовал за ним на своем небыстром коне, и они поскакали к воротам. В эту минуту у высокого венецианского окна показался старик-отец, чтобы посмотреть еще раз вслед своему сыну, уехавшему, быть может навеки.
Утреннее солнце только что залило золотыми лучами весь ландшафт, когда оба всадника подъехали к маленьким, бедным хижинам поселян, уже ушедших на поля. С сильно бьющимся сердцем поспешил Франциско к хижине Энрики… Дверь была отперта… Он задрожал от испуга… Что бы такое могло случиться?
Он вошел в низенькую комнату — она была пуста, кровать ребенка была пуста! Опрокинутые стулья вперемешку с одеждой в беспорядке валялись на полу. Ни Энрики, ни ее сокровища, ни малейшей возможности допытаться, куда они делись!
Страшная минута тревоги и неизвестности! Франциско бросился вон, созвал жителей, желая разузнать о происшедшем во что бы то ни стало. Однако никто из них не знал о случившемся. Доминго напрасно старался утешить его. Наконец он нашел возле замка какую-то пастушку, которая уверяла, что перед рассветом видела Энрику с ребенком на руках.
— Она шла из парка, почти бежала, и спешила к Бедойскому лесу, вон туда! — рассказывала пастушка.
Франциско и Доминго, не теряя ни минуты, во весь опор помчались в том направлении по мадридской дороге.
БЕГСТВО
Пастушка не ошиблась. Молодая женщина, ранним утром быстро бежавшая к лесу, была действительно Энрикой. Когда накануне вечером Баррадас втолкнул ее в темный павильон и крепко запер окна и двери, измученная девушка под тяжестью поразивших ее страшных событий упала без чувств. Долго ли она лежала таким образом на сырой земле неприветливого павильона, она не помнила, наконец крики ребенка заставили ее прийти в себя. Непроницаемый мрак мало-помалу стал рассеиваться, по мере того как ее глаза привыкали к нему; она оглянулась: комната, в которую не попадал ни один луч света, была пуста; черные сырые стены, переходящие в сводчатый потолок, окружали ее со всех сторон. Они не пропускали ни воздуха, ни света и не предоставляли ей ни малейшей надежды на спасение.
Отвратительные черви и большие слизни ползали по стенам. Жирные жабы прыгали по сырому земляному полу. Энрика быстро вскочила. Ребенок в испуге от непривычной темноты стал плакать. Ужасное положение! Мучимая смертельной тоской, она поглядела вокруг себя, ища спасения, напрасно стараясь поцелуями и ласками успокоить свое дитя, которое могло умереть, оставшись ночью в таком нездоровом, сыром воздухе. От хаоса горестных мыслей и впечатлений у нее по телу пробегала холодная дрожь.
— Спасите! Спасите, — шептала она, — все погибло! О, мой Франциско!
Тихо и осторожно подошла она к окну и попробовала запустить свои маленькие пальцы между крепких ставней, которыми запер окно Баррадас, и железной стеной, но металл не поддался ее усилиям. Она осмотрелась кругом — ни скамьи, ничего, на что можно присесть на минуту или положить ребенка, а самой обеими руками попытаться отворить запертую дверь; смертельного своего страха она не могла выносить долее. Если бы теперь подкрался Жозэ, если бы он попал к ней в уединенный павильон, никто не услышал бы ее крика, он мог бы сделать с ней что хотел. Кровь застывала у нее в жилах при этой мысли, которая так живо представлялась ей, что она, потрясенная до глубины души, полная страха, уже видела перед собой его тихо подкрадывающуюся фигуру, жадно блиставшие взоры, бледное, изнуренное страстями лицо, руки, тянувшиеся к ней и к ее ребенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220