— Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.
— А, черт возьми, — пробормотал Рокамболь, нахмурившись.
— Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.
— В чем?
— В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.
— Не понимаю, — сказал Рокамболь, пожимая плечами.
— Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее — что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…
— Да, — прервал его Рокамболь, — но я думал, что она сама навестит вас.
— В этом и состоит ваш промах.
— Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.
— Этого только я и хочу.
— Нам остается всего одна неделя.
— Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, — пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.
— Хорошо, — твердо отвечал Рокамболь, — сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.
— Ах да! — проговорил вдруг Шерубен. — Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.
— Ну да. Что же вы, решились?
— Да.
В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.
— Вот так кстати, — сказал Рокамболь, — это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.
Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.
Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору — остановиться.
Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.
Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.
Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал — как осиротелый, покинутый ребенок.
Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.
Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.
Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.
Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.
— Эхе! — сказал он, заметив маркиза. — Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. — Сударь, — обратился он к маркизу, — вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.
— Благодарю, — отвечал маркиз, . — я не болен, я так гуляю.
— Гм! — пробормотал тряпичник. — Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите — мне наговорили разных вздоров о моей жене.
У маркиза пробежала дрожь по всему телу.
— Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, — продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, — жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням… Для этого нужно быть положительно набитым дураком.
Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.
— И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.
— Что это за Полина? — спросил пораженный маркиз.
— Э! так себе — пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.
— И вы убедились в этом?
— Вполне.
Маркиз как будто чему-то обрадовался. Он встал, бросил своему собеседнику кошелек и торопливо удалился.
Ван-Гоп возвратился домой в двенадцать часов ночи. Он заперся в своей комнате и начал размышлять о таинственных словах Дай Натха и о неверности своей жены. И в одно мгновение ему пришло желание вбежать в комнату жены и убить ее; но тут он вспомнил рассказ тряпичника — и ярость его сразу охладела. Однако индианка поклялась представить доказательства…
Эта борьба с самим собою продолжалась в маркизе более часа; но наконец лицо его приняло спокойный вид, на губах появилась улыбка, и он пробормотал:
— Подожду, если Пепа действительно мне изменила, я убью ее; та же участь постигнет Дай Натха, если она солгала.
Со времени дуэли Шерубена с де Камбольхом прошла целая неделя. Желая рассказать, что произошло в продолжение этой недели, мы должны возвратиться к той минуте, когда маркиза пришла в себя после обморока у госпожи Маласси и увидела, что тайна ее сердца открыта.
— Желаете, чтобы я была вашей сестрою? — обратилась к ней вдова.
Несчастная женщина, невольно полюбившая человека, который лежал теперь смертельно раненный, быть может, уже умер, эта женщина сумела совладать с собою, сумела придать своему лицу выражение крайнего удивления, поразившего госпожу Маласси.
— Почему вы предлагаете это? — спросила она.
— Ваше беспокойство, обморок по поводу этого молодого человека… Я знаю, что женщины слабы и что не всегда умеют обуздать свои чувства…
— Позвольте, — перебила ее маркиза, — я вам докажу в нескольких словах, что вы ошибаетесь. Вчера я была в театре, рядом со мной в ложе сидели двое молодых людей; один из них был Оскар де Верни, которого мне представил на последнем балу майор Гарден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39