— Однако вы разговариваете довольно-таки гордо! — заметил король.
— Государь, — ответил Генрих, — тут нечего удивляться, так как в моих жилах течет та же кровь, что и в ваших! Теперь разрешите мне продолжать. Я уже заметил с самого начала вашему величеству, что говорю отнюдь не в своих интересах, а в ваших.
Ведь это только так кажется вам, государь, будто вы !c$%b% председательствовать на генеральных штатах и будто целью их
собрания является истребление гугенотов. Собранием будет руководить настоящий король Франции — герцог Гиз; он задумал истребление гугенотов лишь с целью ослабления вашего величества, корону которого он уже давно примеряет!
— Да вы с ума сошли! — крикнул король, топнув ногой.
— К сожалению, нет, государь! Могу даже сообщить вашему величеству, что герцогиня Монпансье уже сделала очень хорошее приобретение: она запаслась прелестными золотыми ножницами, которыми король Генрих III будет пострижен в тот момент, когда священная лига объявит его лишенным трона, провозгласив королем Генриха Лотарингского, герцога Гиза!
Король вскрикнул и с явным ужасом отступил на шаг назад. В тоне наваррского короля было что-то, что внушало его кузену доверие, и Генриху Валуа уже казалось, что его волос касается холодный металл ножниц герцогини.
Генрих Наваррский взял его за руку и продолжал в тоне глубочайшей убежденности:
— Подумайте сами, государь: я, гугенот, явился сюда, в самый центр католицизма, полагаясь лишь на благородство потомка Святого Людовика, нашего общего предка. И такой явной опасности я подверг себя лишь для того, чтобы предупредить ваше величество о грозящей вам неминуемой опасности. Неужели даже после этого я не заслуживаю доверия? Нет, государь, если вы дорожите троном, вы не захотите оттолкнуть от себя маленький, но храбрый народ, с помощью которого вы будете в состоянии осадить лотарингцев и испанцев! А теперь прощайте, государь, или — вернее — до свидания! Вашему величеству известно, где я остановился; если вам угодно будет еще раз увидеться со мною, только дайте знать, и я сейчас же явлюсь. А пока я хочу дать вам возможность обдумать мои слова на досуге! — и, поцеловав королевскую руку, Генрих Наваррский удалился через ту же потайную дверь, через которую его провел конюший Фангас. Оставшись один, Генрих III принялся размышлять. Неужели кузен все-таки сказал правду? Неужели дело действительно обстоит так?
Шум чьих-то осторожных шагов заставил короля оторваться от дум и поднять голову. Перед ним был Келюс.
— А, это ты! — сказал Генрих.
— Да, государь.
— А где ты был?
— Вот за этой дверью.
— Значит, ты слышал?
— Все, потому что интересы вашего величества — мои интересы!
— Значит, ты знаешь?
— Я знаю, что только что ваше величество осмелился интриговать этот еретический король без королевства, этот наглый гасконец, осмеливающийся добиваться французской короны!
— Как! Он?
— Господи, да это так ясно!.. И если бы вы, сир, захотели проявить истинную государственную мудрость, то приказали бы сегодня же вечером арестовать его и отправить в одну из камер Венсенской крепости!
— Что ты говоришь!
— Да ведь это — гугенот! Неужели вы, государь, хотите поставить на карту спасенье своей души?
При этих словах король задрожал как осиновый лист и схватился за ладанку, висевшую у него на шее.
«Наваррский король проиграл свою партию! — подумал Келюс. — А герцог Гиз обязан мне очень многим за этот ловкий выпад!» Генрих III продолжал дрожать.
— Он прав, я могу быть осужден за это на вечные муки! — наконец произнес он.
XI
— Возлюбленный мой Рауль, — сказала герцогиня Монпансье, — знаешь ли ты, что такое любовь?
— Ваше высочество, — ответил экс-паж короля Карла IX, — любовь — нечто такое, что каждый оценивает со своей точки зрения.
— Это слишком туманное определение!
— Я постараюсь доказать вашему высочеству свою правоту! Этот разговор происходил в тот самый день, когда король Генрих
Наваррский получил чрезвычайную аудиенцию у короля Генриха Валуа, и в том самом доме прокурора Гардуино, который по капризу Генриха Наваррского был превращен в гостиницу.
Наступил мрачный, темный декабрьский вечер, и с Луары надвигался густой туман; однако в комнате, где сидела Анна Лотарингская, уютно горел жаркий огонь в камине и беседовалось очень приятно.
Но как случилось, что Рауль, давний обожатель пикантной брюнетки Нанси, вдруг превратился в рыцаря сердца сестры герцога Гиза? Это очень длинная история, о которой в данный момент мы скажем лишь несколько слов.
После страшной Варфоломеевской ночи Генрих Наваррский убедился, что его безопасность можно гарантировать лишь тем, чтобы при Гизах был постоянно человек, умевший стяжать их доверие, но всей душой преданный наваррскому королю. Этот человек должен был держать Генриха в курсе всех замыслов его врагов. Выбор пал на Рауля, за которого говорили его красота, молодость, изящество и ловкость. Генрих поговорил с ним, и в результате герцогиня Монпансье однажды заметила на мосту Святого Михаила молодого дворянина, который горько плакал. Анна остановилась около Рауля (это был он) и с участием спросила, о чем он горюет.
— Сударыня! — ответил Рауль. — Во время побоища гугеноты убили мою невесту, и теперь я неутешен!
Рассказывать красивой женщине о своей любви к ней — значит иметь девяносто шансов, что не будешь выслушан. Но заявлять ей о безутешности своей любви к другой — значит иметь сто шансов на ее внимание и интерес.
Горе юноши тронуло герцогиню; к тому же она сама старалась забыть красавца Лагира, и встреченный юноша показался ей удобным средством для этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40