Вы сказали, что сдали в органы; в органы прокуратуры? (Тут я расставлял маленькую ловушку Смирнову: хотя следствие вела прокуратура, его заявление было адресовано в КГБ.)
СУДЬЯ . Задавайте вопросы, которые касаются только вас лично.
Я . Но вы же сами признали наше дело общим, значит, все, что касается Убожко, касается и меня.
СМИРНОВ (не попадаясь в ловушку) . В органы КГБ.
Я . Убожко назвал вас старым другом, вы назвали его другом, почему же вы не поговорили со своим другом, не постарались переубедить его, а пошли сразу в КГБ?
СУДЬЯ (отвечая за Смирнова) . Это его право, такого мнения он придерживается.
УБОЖКО (отвечая за Смирнова) . У него был обыск, и КГБ его заставил.
СМИРНОВ (отвечая за себя) . Убожко упрямый человек, он не стал бы меня слушать.
Я сказал Смирнову, что так поступать нельзя, а здесь хотел написать, что вот до чего извратились у нас все моральные понятия, если человек — пусть по принуждению — доносит на другого, свидетельствует против него и оба продолжают считать себя друзьями. Но история Смирнова — это оборотная сторона истории Булыги. Оба из провинциальных городов, лишенных общественной жизни, оба с большим любопытством к борьбе, которая происходит где-то вне их мира, но прямо касается их, оба хотят узнать или сделать что-то, но не успевают они прикоснуться к «запретному плоду», как тяжелая рука ложится на них, и им начинает казаться, что есть только два выхода: гибель — для Булыги или предательство — для Смирнова.
Ходаков и Устинов, которым Убожко читал Солженицына, держались по-разному.
Психиатр Ходаков, рыхловатый блондин-еврей, старался свои показания на предварительном следствии смягчить, говорил, что к чтению не прислушивался, и не Убожко им дал Солженицына, а они сами с Устиновым попросили у него, было видно, что он чувствует себя неловко. Журналист Устинов и его крысиномордая жена держались уверенно: да, Убожко высказывал враждебные взгляды, выдавал себя за сотрудника ЦК ВЛКСМ, за члена «организации Якира», советовал «проветрить мозги» и так далее. Устинов «первый обратил внимание, что книги враждебные», а смотрел «только из профессионального интереса».
— А жене зачем давали? — спросил судья.
Допрошен был начальник Убожко, показавший, что Убожко вместо работы играл в шахматы и читал лекции о международном положении, а подчиненным поручил ремонтировать свой автомобиль. Учительница Кучина, толстенькая девушка лет тридцати в очках, показала, что с Убожко ее познакомила подруга и она «была удивлена странным освещением им некоторых проблем», он, в частности, «допустил три антисоветских высказывания»: во-первых, сказал, что в правительстве должна быть интеллигенция, во-вторых, похвалил Хрущева, в-третьих, говорил, что хочет стать членом Политбюро. Под смех в зале Убожко пояснил, что он имел в виду сменяемость людей у власти, чтобы руководители не обюрокрачивались.
Я . Скажите, Кучина, что антисоветского вы усматриваете в словах, что в правительстве должна быть интеллигенция? Разве теперешние наши руководители, по-вашему, не интеллигентные люди?
КУЧИНА . Нет, Убожко неодобрительно о них отзывался, говорил, что должна быть интеллигенция в правительстве.
Я . А что антисоветского в том, что Убожко хвалил Хрущева? Он что, антисоветской деятельностью занимался на посту первого секретаря ЦК КПСС?
Кучина промолчала, и я спросил, что — хотя это и вызвало смех — разве это не естественное желание для настоящего советского человека стать членом Политбюро, ведь теперешние его члены тоже когда-то хотели ими стать? Так сказать, плох тот солдат, который не хочет стать генералом, или, наоборот, хорош тот, кто несет в солдатском ранце маршальский жезл. Судья не дал Кучиной ответить и объявил перерыв на 30 минут. Сам Убожко довольно игриво отнесся к ней, сказал: «Привет, Света!» — и, когда она выходила из зала после своих замечательных показаний, хлопнул ее рукой по заду прямо со скамьи подсудимых.
По моему делу были допрошены всего двое свидетелей: служащий таможни Станишевский и Гюзель.
СУДЬЯ . Что вам известно по данному делу?
СТАНИШЕВСКИЙ (долго думает) . По данному делу мне ничего не известно.
СУДЬЯ . А вы не помните обстоятельств, при которых была изъята пленка у американского журналиста Коула?
СТАНИШЕВСКИЙ . Я выполняю на таможне в Шереметьево функции политического контроля. Я остановил Вильяма Коула, корреспондента Си-Би-Эс, аккредитованного при АПН, который при выезде из СССР хотел пронести несколько бобин с кинопленкой. Я спросил, что у него такое. Тот отвечает: музыка. Поскольку вывозить кинопленку 16 мм и шире можно только с разрешения Министерства культуры, я задержал его и подверг пленку досмотру. Оказалось, что это не музыка, а запись интервью.
СУДЬЯ . Что именно за интервью?
СТАНИШЕВСКИЙ (долго думает) . Телефильм я не видел. Пленку слышал частично, но не помню, боюсь ввести суд в заблуждение, было давно. Помню хорошо, что когда мы пленку изъяли, быстро отреагировали соответствующие товарищи.
ПРОКУРОР . Значит, пленку изъяли только потому, что была 16 мм?
СТАНИШЕВСКИЙ . Конечно.
Ни Швейский, ни я вопросов не задали. Можно было спросить, что если дело упиралось только в 16 мм, так не проще было бы, не изымая пленки, направить Коула в министерство за разрешением.
Задав Гюзель, как и всем свидетелям, вопросы о месте и годе рождения, национальности, месте проживания и занятии, судья торжественно сказал, что хотя она и моя жена, ее гражданский долг говорить правду — что ей известно по данному делу?
ГЮЗЕЛЬ (робко) . Известно, что мой муж, Андрей Амальрик, незаконно арестован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82