Мы с Павлом любим друг друга.
Об этом я знал. Однажды с обоими пришлось вести не совсем приятный разговор. Парторг эскадрильи старший лейтенант Скрябин как-то сказал мне:
— Надо что-то делать с Надей. Вчера так заговорилась со своим техником, что опоздала к отбою. Впору за самоволку наказывать.
Мы с парторгом задумались.
Надю я знал еще по Калининскому фронту. Девушка очень скромная, застенчивая, работящая, всегда дисциплинированная. И вдруг такое…
— А как, по-твоему, мы должны поступить с Надей и с техником? — спросил я тогда Скрябина.
Георгий Васильевич, всегда решительный, на этот раз только пожал плечами.
— Что молчишь? Ты же теперь фактически, когда в эскадрилье нет замполитов, являешься единственным партийным и политическим руководителем. Давай вместе думать.
— Просто не знаю, что и сказать. Дело-то очень серьезное. — Скрябин обычно говорил быстро, словно куда-то спешил. А тут он растягивал слова, медлил: — Девушка-то очень хорошая, никогда с ней такого не бывало. Да и техник-то — парень не из гуляк.
Вспомнил беседу с техником. Стоя по стойке «смирно», он смотрел прямо на меня. В глазах — огоньки раздражения:
— Неужели уж нельзя побыть наедине с девушкой? Ведь она мне нравится, может стать, поженимся.
Что ему ответить? Парню двадцать пять лет. Холостяк. Наде двадцать два года. Чем не пара? Но есть одно «но»: она его подчиненная, и взаимоотношения их определены уставом.
— Вы же начальник, а толкнули девушку на нарушение дисциплины, — упрекнул я техника.
— Да, это моя вина. И только моя. Я согласен на любое наказание.
— Вы коммунист…
— Вот я и прошу, очень прошу, как коммунист коммуниста, не наказывайте Надю. Я один во всем виноват.
Разговор с Надей у меня тоже не удался. Она стояла, опустив руки по швам, потупив голову, точно прятала лицо от солнца. На вопросы отвечала односложно: да, нет, не знаю, виновата. Я понимал, что строгостью ничего не добьешься.
Наконец она улыбнулась:
— Товарищ капитан, разве на войне нельзя любить?
— Можно. Только зачем нарушать порядок, дисциплину? О вас ведь беспокоились, искали, думали, уж не несчастье ли с вами случилось.
— Ой, товарищ командир, — торопливо начала она, — просто и сама не знаю, как все получилось.
— Он очень вам нравится?
Надя чуть потупилась:
— Очень.
— Смотрите, любовь любовью, а таких промашек больше не допускайте.
— Честное комсомольское больше этого не будет! — с жаром заявила она. — Только вы его не ругайте. Я во всем виновата. Накажите меня.
— А как вас наказать? За недисциплинированность ведь могут и из армии уволить.
— Из армии уволить? — испугалась девушка. — За что? Что я такого сделала, чтобы меня прогонять? Разве я плохо работаю? Разве я здесь не нужна?
Помолчали.
— Замуж хочу выйти, — доверительно заговорила девушка. — Только вот не знаю, можно ли? Война…
Я как-то растерялся, не зная, что сказать. Любовь — дело щепетильное. Приказом ее не отменишь, не запретишь. Хотя мы по горькому опыту знаем, что на фронте любовь редко бывает на пользу обоим. Но жизнь есть жизнь, с ней спорить трудно.
К нашему счастью, тяжелый разговор с влюбленными повторять не понадобилось: оба служили безупречно.

3
В эскадрилью пришли двое молодых летчиков. Один из них, Иван Хохлов, уже получил боевое крещение. Другой, Николай Априданидзе, имел хорошую летную подготовку. Он два года служил в строевой части и много летал: перегонял самолеты с Дальнего Востока на фронт.
Априданидзе шел двадцать первый год. Грузин из Кутаиси. Комсомолец. Он сразу привлек внимание своей аккуратностью. Всегда до блеска начищенные хромовые сапоги, плотно облегающие ноги, хорошо отглаженные брюки-бриджи и гимнастерка, темно-синяя пилотка и гладко выбритое красивое лицо. Его черные глаза, по-восточному непроницаемые, совершенно менялись, когда он говорил. Они то задорно вспыхивали, то грустили; в них загорался то смех, то злость. Был он невысок, но строен, изящен. Часто вместо «здравствуйте» он говорил «селям». И как-то незаметно для себя мы стали называть его Суламом. Он не возражал.
После первого с ним знакомства я понял, что подчеркнутая аккуратность присуща ему и в жизни и в суждениях. Он не любил лишних слов и пустого смеха, но если уж говорил, то говорил горячо, а когда смеялся, то до слез. Судя по всему, он был толковым летчиком. Требовалось в этом убедиться на деле. Я слетал с ним на учебном самолете.
Априданидзе управлял самолетом тоже аккуратно и чисто. Я предложил ему летать со мной в паре. Он обрадовался.
— Не подведу, товарищ капитан. Будьте уверены! — согласился он.
Но, видно, парень горяч. Нужно будет сдерживать, а то в первой же схватке может попасть в беду. Горячность в бою иногда ослепляет летчика, превращает в мишень.
И вот первый его боевой полет. Погода хорошая. Мы летим сопровождать бомбардировщиков, наносящих удар по танкам противника вблизи Киева. Прежде чем подняться в воздух, подробно разобрали возможные варианты боя. Сулам жадно впитывал каждое мое слово. Его доверчивость тронула меня. Я был таким же и так же самозабвенно слушал Григория Кравченко, Сергея Грицевца, Николая Герасимова и других товарищей, сумевших заботливо передать нам, молодым летчикам, боевой опыт Испании и Китая.
Теперь я в ответе за жизнь Сулама. Правда, если с ним что-нибудь случится в бою, меня за это никто не упрекнет: война без жертв не бывает. Что верно, то верно. Но и на войне нужно бороться за жизнь каждого человека. Нельзя посылать воевать по принципу: брось в воду — научится плавать.
Кажется, я все сделал и рассказал, чтобы Сулам мог успешно выполнить свое первое боевое задание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67