Верка, конечно, может поговорить красиво, но уже после всего… («С тобой, козел, я ни до, ни после говорить не собираюсь!» – огрызнулась Верка.) Остается Чмыхало. Может, мы ему переговоры с Белым Чужаком доверим?
– Не понимаю, куда вы клоните, – заерзал на своем месте Цыпф.
– Сейчас поймешь… Предлагаю усилить группу Смыкова нашим нынешним председательствующим. Левка все науки превзошел, да и язык у него без костей. Кому еще с Белым Чужаком лясы точить? Уж Левка-то в грязь лицом не ударит… А если ударит, пусть на нас не обижается. Мы потом по этому личику еще добавим.
Поднялся одобрительный шум, как будто бы в зал вкатили бочку пива. Кое-кто даже в ладоши захлопал. Неудовольствие публично выразил один Зяблик:
– Вы нам баки зря не вколачивайте! На хрена нам такой баклан, да еще перед горячим делом. Он, наверное, даже пушку в руках держать не умеет. Сам загнется и нас под монастырь подведет. Не, мы только проверенных людей берем…
– А Верка? – спросил кто-то.
– Что – Верка? Верка в сторонке никогда не отсиживается. Если придется, любого удальца может на шарап взять.
– Ты, Зяблик, особо не разоряйся, – сказал рассудительный Глеб Макарович. – Как общество постановило, так тому и быть.
Зяблик зыркнул по сторонам и, не встретив ни одного сочувствующего взгляда, сдался.
– Ладно, но тогда пусть хоть влазное поставит… Не меньше литра…
Возле невзрачной цементной стелы, неоднократно использовавшейся в прошлом как мишень для стрельбы крупной дробью, но тем не менее продолжавшей хранить уже не всем понятные граффити (Граффити – древние надписи на стенах, камнях и сосудах, обычно носящие бытовой характер.)полузабытой прошлой жизни «Кол…о… З…ря», Чмыхало затормозил. Дорогу перегораживали опутанные ржавой колючей проволокой рогатки, а дальше на холме торчало ажурное бревенчатое сооружение в виде высокой арки, горизонтальную часть которой украшали три аккуратно завязанные петли-удавки.
– Дальше лучше не соваться, – сказал Зяблик. – Свинопасы сиволапые и мину заложить могут.
– Откуда у них мины? – удивился Лева Цыпф, у которого после вчерашнего распития «влазной» веки поднимались с таким же трудом, как у пресловутого Вия.
– На толчке купили. Там за гранату бычка просят. Дешевка. А из гранаты да куска проволоки любой дурак мину сварганит… Смыков, пора народ тревожить. Стреляй, не жмись.
Смыков неизвестно откуда – не из рукава ли? – извлек свой до утери воронения затертый «Макаров», с сожалением глянул на него, направил ствол в небо, но в последний момент передумал и сбил выстрелом верхнюю закорючку буквы "З".
Теперь оставалось только ждать. Чмыхало вылез из драндулета и стал привычно обстукивать ногой баллоны. Зяблик впал в спячку. Верка принялась втолковывать Цыпфу методы борьбы с тяжелым похмельем, а Смыков погрузился в раздумье, обхватив голову ладонями, как будто хотел выдавить из нее какую-то важную мысль – так иные давят губку, выжимая воду.
Спустя четверть часа со стороны зловещей арки показалась молодуха в резиновых сапогах и бурой тюремной телогрейке.
– Дошла до них, похоже, наша почта, – сказал Зяблик.
Вблизи молодуха оказалась чудо как хороша: круп ее по ширине равнялся шести хорошим кулакам, зато офицерский ремень был затянут на талии едва ли не в два нахлеста. Грудь распирала застиранную камуфляжную гимнастерку, но только в верхней ее трети. Лицо суровой богини-воительницы не портили даже мазок сажи на виске и следы борща на подбородке. Чувствовалось, что она может все: вспахать ручным плугом гектар поля, без пачек и пуантов станцевать любое па-де-де, вышить гладью гобелен размером три на четыре метра, дать (и не без собственного удовольствия) целой роте. С таких женщин когда-то ваяли кариатид и валькирий. В разное время и разными художественными средствами их воспевали художник Микеланджело и поэт Некрасов.
– У нее обрез под полой, – тихо сообщил Зяблик.
– Вижу, – ответил Смыков, пряча пистолет между коленок. – Если что, я ей в лоб…
– В лоб не надо. Лучше в плечо. Нравятся мне такие бабы.
– Что надо? – неласково спросила молодуха, остановившись у бетонного торчка.
– Тебя, ласточка… – начал было Зяблик, но Смыков перебил:
– Вроде бы вы нынче в сторожевую службу назначены?
– Я в святцы не заглядывала, – молодуха стерла следы борща с подбородка и облизала палец. – Может,
и мы.
– Город надо от всякого сброда почистить. Людей дайте. Дружинников.
– Людей тебе? – в голосе молодухи звучало законное презрение трудового человека ко всяким там забубенным тунеядцам. – А сами вы что, малахольные?
– Город большой. Одного поймаем, а дюжина разбежится. К вам же потом и придут.
– Как придут, так и уйдут, – молодуха кивнула головой в сторону виселицы.
– И скольких же вы гостей пеньковым хлебом и свинцовой солью встретили? – поинтересовался Зяблик.
– Вы первые будете. Другим и показа хватает. Только глянут и сразу назад поворачивают.
– Суд Линча, стало быть.
– Почему Линча? Ивана… Ее Иван Сошников ставил.
– Значит, вы никого к себе не принимаете? – спросила Верка.
– Принимаем… Детей малых принимаем. Даже арапчат. Мужиков пара пригодилась бы. Работящих И на передок крепких. Но среди вас, я гляжу, таких нет. Басурмана вашего могли бы принять, если бы с конем в придачу… Ты докторка?
– Да.
– Оно и видно. От йода пожелтела вся. Докторку бы мы без разговоров взяли.
– Хватит горбатого лепить! – не выдержал нетерпеливый Зяблик. – Гони сюда своих дружинников, да только с оружием.
– Прикуси язык, мурло небритое, – спокойно ответила молодуха. – Если бы нас самих шушера городская не донимала, не видать бы вам помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21