Не сходя на берег и не меняя позы, царевич обратился к ведьме:
- Чужое веселье - не веселье, - голос его был тих и печанлен. - Я говорил это Лупибею, но он не верил. Десятки поднданных моих мучаются сейчас. Те, кто вкусил твоих зерныншек, радовались и веселились вначале, потом кашляли и задынхались. Нет, не то принесла ты нам, не то...
Голова его поникла, черные кудри закрыли бледное лицо с жаркими глазами. На зубчиках его тонкой золотой короны, словно капельки чистейшей росы, сверкали и переливались алмазы.
- Кто же знал, касатик мой? - всплеснула руками ведьнма. - Зернышки те взаправдашние, неподдельные. Целый год трудилась я от зари до зари, собирая их по селам и городам. Для вас старалась. А что за труды? Опять бедна я, как сучок отломанный, в тряпье да рванье. Ограбили нечистые, надсмеялись!
Царевич молчал. Старуха подступила ближе.
- Смилостивься надо мной, бедной! - крикнула она так, что юноша вздрогнул.- Прикажи вернуть богатство! Капелька покачал головой.
- Другое меня занимает - как одарить весельем моих подданных. Не я, а Уныние царит в моем Коралловом городе. Почему так?
Он дал знак, чтобы его несли обратно, но старуха затаранторила, перемежая просьбы и лесть скрытыми угрозами. Царенвич слушал, не перебивая, слушал и Остроклюв, укрывшись в чаще и содрогаясь от омерзения к злобной старухе. Ему так и хотелось крикнуть царевичу: "Так верни веселье людям ведь оно вам не нужно!"
Внезапно тот же тихий колокольчиковый смех раздался у его ног. Он нагнулся, всматриваясь.
Листья папоротника распахнулись. В самой середине, пронтирая глаза, стояла золотоволосая девочка в платье из розонвых лепестков. Она взглянула на Остроклюва яркими голубынми глазами и снова засмеялась.
- Какой ты смешной, остроносый...- пробормотала она сонным теплым голоском.
- Молчи...- прошептал аист.- Молчи или погибнешь! Злые чудовища собрались у твоей колыбели!
Но маленькая девочка, родившаяся ночью, не знала унинжающего страха: она засмеялась пуще прежнего.
В это время ведьма, пытаясь доказать, что "товар" у нее был хороший, кричала, что такое уж веселье у людей - судонрожное, кашляющее, что люди веселятся на свой странный лад.
- А хорошего, настоящего смеха у них вообще нет! - вонпила она.
И тут раздался смех девочки. Все на берегу сразу насторонжились.
- Кто это? Кто смеется?
- Это я, - объявил громко Остроклюв и выступил из чанщи, широко распахнув крылья, чтобы заслонить девочку. Он надеялся этим спасти ее.
- Как хорошо ты смеешься,- сказал царевич.- Будто ласковая рука коснулась сердца. И стало спокойно.
- Это птица,- поспешила заявить ведьма.- Глупая тоннконогая птица, поедающая лягушек.
- Все равно,- отмахнулся Капелька и повернулся к аисту.- Засмейся еще. А? Прошу тебя!
Но аист не мог смеяться так, как смеялась девочка.
- Да он не умеет! - загоготал Лупибей злобно. Квакающими голосами ему вторили Каракатицы. Царевич нахмурился. Тогда аист в отчаянии запрокинул голову и упоенно защелкал клювом.
- Фу! - отвернулся царевич.- Как будто крабы трутся панцирями. Нет, это не ты смеялся. Но кто?
И тут на опушке леса появилась золотоволосая девочка.
- Ой, сколько вас здесь собралось! - сказала она радостнно и даже хлопнула в ладошки.- Как интересно! Что вы делаете?
Она улыбалась. И при виде ее улыбки лицо царевича освентила радость.
- Кто ты? Как тебя зовут? - спросил он.
- Зовут? Не знаю,- пожала она плечиками. И, подумав, добавила: - Я очень люблю смеяться. Наверное, меня зовут Смешинка.
И она опять засмеялась.
- О, как это прекрасно! - воскликнул Капелька.- Я нинкогда не слышал такого смеха. Я... вообще не слышал смеха.
- Почему? - спросила Смешинка.
- Потому что никто в Коралловом городе не смеется, - голос его потускнел.- Не умеет смеяться... Мы думали, люднской смех нам поможет, но...
- Правда? - спросила Смешинка.- Это очень смешно! И она снова засмеялась, сначала тихо, потом все звонче и звонче. Она смеялась заразительно, очаровательно, простондушно, лукаво, жизнерадостно, буйно, весело...
- И никто никогда не смеется? Все унылые и мрачные? Она смеялась, будто бриллианты сыпались на хрусталь. Смех ее благоухал и дрожал в воздухе, он был розовым, лилонвым, дымчато-росистым, он порхал, как яркие бабочки, он струился и журчал, он взвивался в бледное рассветное небо и опускался парашютиками одуванчика, он таял бесследно.
- И все ходят, повесив носы? И вид каждого нагоняет тоску? Как мне их жаль!
Смолкли робкие первые соловьи, прислушиваясь к ее сменху, листья поворачивались к Смешинке, и муравьи открывали свои муравейники, думая, что утренние лучи солнышка согренли их,- но то были лучи смеха.
Полегла трава на мокрой луговине, и стал виден вдали болотный дух водяной Ханурик, выставивший шишковатую, черную, как сырая коряга, голову из бездонного, затянутого ряской "окошка". Глаза его были прищурены от удовольстнвия, водоросли, свисавшие с ушей, дрожали...
Как только все стихло, очнулся он и сказал:
- Большую силу ты имеешь, девочка... Если засмеешься язвительно над кем-нибудь, язвы усеют его тело, если презринтельно - все живое отвернется от него. Когда же захохочешь гневно - сквозь землю провалится тот, кто осмелится вызвать твой гнев!
И, сказав так, Ханурик с вздохом булькнул в глубину. Юный царевич тоже вздохнул прерывисто, словно просынпаясь от чудесного сна.
- Ах, что за диво твой смех! - воскликнул он.- Как буднто я побывал в стране вечных цветов. Я словно парил в воздухе и вокруг было тепло и радостно...
Он подбежал к Смешинке и порывисто схватил ее за руки.
- Поезжай с нами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53