Тот старый сразу же поднялся и за нами. Что, спрашиваю, это твой батька, что ли? «Нет, – отвечает, – это наш мастер. Мы все сотрудники с одного суконного завода». Пришли, значит, в чайхану, а там за столом еще один сотрудник сидит, и перед ним три кружки. Вот у него этот черепок в сумке и был, только он ее под столом держал. Конечно, сразу он из мешка вынимает пол-литра, заказывает три пива, разливает водку и говорит: «Ну, дай бог не последнюю! Будем здоровеньки». Выпили. Хорошо! Закусь у него законная – маринка, тут он ее на газетке и разделал.
– Дед, да потом о маринке! Что они рассказали-то? Ну вот, на охоту пошли, дальше-то что?
– Тьфу! – плюнул дед. – Вот правильно мой дед говорил: с учеными говорить – это надо язык сперва наварить. Он тоже с одним таким еще до империалистической ходил по степу, вчерашний день они разыскивали, так вот, ученый спросит что-нибудь, станет дед объяснять, а тот ему и говорить не дает: после каждого слова: да как же это? да что же это? да откудова же? почему же? Вот как ты сейчас. Что рассказали? Рассказали, что пошли на Карагалинку кекликов бить и всю эту арматуру под камнем и обнаружили. Ну, что ты выставился? Как надо еще сказать по-научному? Не арматура, что ли?
– Да не в арматуре дело, а вот как же они поехали на Карагалинке кекликов бить? Какие же там кеклики? Это на реке Или, там – да, там кеклики есть, а на Карагалинке…
– Так ты скажи им это, – обозлился дед. – Найди их и скажи: не туда, мол, ходите. Ну, значит, наврали мне. Значит, лягушек ходили ловить.
– Ну ладно, дальше.
– А дальше дожж пошел, такой, говорит, ливень сыпанул, что мы сразу все наскрозь. Ну куда деваться? А там берега подмытые, смотрят – камень висит, смотрят – под ним пещера. Пошли притулились, троим, понятно, тесно, стали ворохаться. Смотрят – под ногами что-то блестит.
– А как это камень висит? На чем?
– На небе! Что, не слыхал, как на небе камни висят? Вот ученые! Ну, висит над берегом, и все! Ну, берег вымыло, камень выступил и висит, а под ним вроде как пещера образовалась. Вот я тебе удивляюсь, ходишь целые дни, смотришь в землю и ничего не видишь. Здесь ведь все, все наскрозь каменья. Тут с гор одное такой сель шел, что дома выворачивало. Валит глыбина с пол этого собора и все, все скрозь валит. Я вот помню, мне тогда лет десять было, пошли мы раз с дедом в извоз – дед мой извозом занимался, в Семипалатку возы гонял, а дожж шел! – три дня и ночи дожж шел! Дед мне и говорит: «Вот, смотри, еще один день такой дожж пойдет и…»
– Да при чем тут дед? На кой ты мне черт его суешь? Ты мне про дело говори!
– Вот дед ему не понравился! Ты мне, слышишь, черным словом про деда не смей! Я этого терпеть не могу. Я у него вырос! Ему уже под семьдесят было, а он молодую привел, вот вроде твоей – бровастая, аккуратная, быстрая! Фырк, фырк, фырк! Но только тоже без одного винта. Ну как же? Раз она за тебя, такого героя, гения, умирает, а ты с этим идолом в горах без штанов, в трусах водку трескаешь, то, конечно, винта у нее нет. Умная бы девка… Да такого бы кавалера… знаешь как? Вот и сам засмеялся, – значит, верно!
– Верно, верно, дед! Что правда, то правда! Умная девка такого бы кавалера…
Зыбин встал с верстака и подошел к окну. Утро стояло высокое, ясное, без тучки, без облачка. На белые стены собора было больно взглянуть. Тополя застыли, затихли и словно зажмурились от солнца.
«Тихо нежная цикада, притаясь, от жара стонет», – вспомнил он. Но цикады не стонали. День все-таки еще не установился. «Ох и жара будет сегодня», – подумал Зыбин.
Он опять сел к верстаку и задумался.
«Значит, золото и череп принесли в музей, а костей не взяли. Когда же это было? А, воскресенье! Да, да, в воскресенье! И еще сказали, что все они сослуживцы. Тогда им врать было об этом вроде бы незачем. Да, пожалуй, что незачем. Но как же тогда суконный завод? Черт его знает как, но работают они, наверно, вместе. Значит, и на охоте они были тоже в общий выходной. Значит, вещи у них пролежали с неделю. Неделю они все обдумывали, вероятно, куда-то ходили и спрашивали, но продать ничего не продали – боялись, наверно, показать золото, может быть, даже и точно еще не уверились, что золото. Вот и пришли все вместе. Это, пожалуй, понятно, а вот дальше-то как?»
– Так чем же они тебя угощали, дед? – спросил он. – Маринкой? И, говоришь, своего копчения? Это точно, что своего?
– Своего, своего, – поднял дед голову от рубанка. – Я сразу по запаху чувствую, где свое, а где фабричное. Вот попробуй, говорят, мы ее в трубе, говорят…
– Так, – Зыбин встал. – Знаменитая вещь копченая маринка! Попробовать бы сейчас ее, да где достанешь? Ну ладно, пойду к Кларе, хоть череп посмотрю! Все, может, веселее на душе будет.
На серой инвентарной карточке было напечатано:

1. Наименование объекта. Количество…
И от руки: «Человеческий череп».
2. Происхождение экспоната (с обозначением фамилии нашедшего, места и обстоятельств находки)…
И от руки: «Найдено на реке Карагалинка под большой навесной глыбой, вместе с 300 предметами ювелирного золота (смотри карточку – №…) за девяносто верст от суконной фабрики – более точно место находки не определено».
3. Описание экспоната
И от руки: «Череп».
Над этой графой Клара сейчас и сидела.
Зыбин хмуро поднял череп со стола. Был он небольшим, желтовато-ореховым и таким же, как орех, сухим и жестким. Челюсть лежала рядом. Зыбин заглянул в глазницы, провел пальцами по зубам, хотел что-то сказать, но вдруг дрогнул и сел.
Так прошло с полминуты. Он молча держал череп перед собой и глядел ему в глазницы.
– Ты что это? – спросил директор почти испуганно.
Это было как припадок или наваждение, что-то щелкнуло, сдвинулось с места, и вдруг нечто большое, мягкое, обволакивающее опустилось на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29