Он был стройным, превосходно сложенным мужчиной довольно высокого роста. В своем привычном наряде — отлично скроенном костюме — Байрон производил впечатление благородного джентльмена, готовящегося выйти к ленчу, хотя в том же костюме он превосходно себя чувствовал, сидя в кустах с ружьем наготове.В сорок семь лет его волосы стали совершенно белыми; бледно-голубые глаза задумчиво смотрели из-под все еще черных бровей и ресниц. Было что-то детское, мальчишеское в его лице — немного курносый нос, круглый подбородок и ямочки на щеках. Одним из характерных свойств этого лица была выразительность; ни при каких обстоятельствах ему не удавалось скрыть своего настроения.Байрон стоял вод душем, наслаждаясь прохладной водой и пытаясь избавиться хоть на миг от недовольства собой и всеми вокруг, — недовольства, преследовавшего его все последние дни. Он устал нянчиться со всеми этими богатенькими, здоровенькими, вооруженными камерами туристами, идущими в сафари сплошными потоками.Туристы и слышать не желают, что их представления об Африке давно уже не соответствуют действительности. Кто бы мог подумать лет десять назад, что всемирно известные заповедники «Тсаво», «Абердарс» и «Масай Мара» потеряют почти всех своих животных в бесконечной кровавой вакханалии. Но самым ужасным было то, что он не видел никакой перспективы, нет никакой надежды до тех пор, пока бедность и беспомощность идут рука об руку.Кровавый ад. Что так мучает его, почему он продолжает думать о проблемах Кении в то время, как теплое, податливое женское тело ждет ласки всего в нескольких шагах от него?.. Небольшая прогулка, отличная еда, великолепное вино и здоровый секс — такие вещи всегда только поднимали ему настроение. Всегда, но не теперь. Теперь грустные мысли мешали Байрону наслаждаться жизнью.Голубые мечты юности спустя тридцать лет казались теперь смешными, и ничто на свете не сможет уже вернуть ему прежнюю силу души. «Боже мой, как бы я хотел хоть что-то изменить в своей жизни», — подумал он, выходя из ванной.Когда Байрон вернулся в спальню, Роуэбад Фэйрчайлд уже проснулась. Она потянулась, и из-под одеяла показались большие, еще крепкие труди. «Ничего себе, — подумал он. — Хорошенькая штучка!»— Ты всю ночь что-то бормотал во сне, — сказала она, томно улыбаясь.Он пересек комнату и уселся на край постели, низко склонившись над нею.— И что же я говорил?— Это звучало как «ухуру, кровь, черт побери, ухуру…» Это тебе о чем-нибудь говорит? — Роузбад взяла пачку сигарет с ночного столика и закурила. Длинная и коричневая, похожая на миниатюрный корешок какого-нибудь экзотического растения, сигарета выглядела немного жутковато во влажных губах Роузбад.— Да, говорит, — автоматически ответил он.— Почему ты не расскажешь мне об этих «кровь, черт побери, ухуру».— Я бы не хотел портить тебе настроение.— Сомневаюсь, чтобы кто-то мог это сделать. Я знаю, что ты профессиональный гид для опасных путешествий, скажу даже больше, твой профессионализм в постели также достоин наивысших похвал. Но я бы хотела знать больше о человеке, с которым мне выпало переспать.Байрон ухмыльнулся в ответ на ее красочную речь. Роузбад шокировала своим интимным словарным запасом. Но ему нравились женщины, называющие вещи своими именами.— «Ухуру» — боевой клич, которым во времена моего детства пользовались мародеры. Это слово обозначает свободу. Говорят, что повстанцы боролись за независимость. Лично я думало, что они воевали за землю. Бог свидетель, мы, белые, делали все возможное, чтобы эти земли не пришли в упадок.— Дорогой, спешу тебя обрадовать: с тобой в постели либеральная демократка. Я уверена, что африканцы имеют все права отстаивать свои земли, ведь они жили здесь еще задолго до европейцев.— Возможно, черные и были здесь первыми, — возразил Байрон. Ему уже не раз приходилось дискутировать с дотошными туристами, — но с землей они не имели никакого дела. Земля оставалась мертвой до тех самых пор, пока мой прапрадед не осел в этих местах. У нас ведь тоже есть права, дорогая.Роузбад протянула ему свою сигарету так, словно это было соглашение о перемирии.— Есть одна вещь, которую я усвоила еще будучи примерной ученицей одной из самых обыкновенных школ, — когда речь заходит о земле, любая логика улетучивается.— Ты права, — он затянулся, ощущая в табаке привкус ее помады. — Что там обычно отвечают на всякие такие вопросы хиппи? Занимайся любовью, а не войной! Я всецело «за».Байрон затушил сигарету и потянулся, чтобы обнять ее. К его удивлению, Роузбад отклонилась от его объятий.— Извини, — сказала она. — Боже мой, я не занималась любовью три раза за одну ночь со времени своего медового месяца! Кроме того, я вижу, что что-то тебя тревожит. Если хочешь поговорить, можешь рассчитывать на примерного слушателя в моем лице.— Это длинная история.— Как и все наиболее интересные истории вообще.Удивленный силой собственного желания поделиться всеми чувствами и мыслями, которые преследовали его с самого утра, Байрон вскоре обнаружил, что рассказывает ей о тех неповторимых, действительно счастливых годах, которые он провел на Кифаре, на ферме, в лоне любящей семьи. Описывая в деталях рост националистического движения и террора, рассказывая об атаках мародеров, Байрон не заметил, насколько живо и образно описывает события давно минувших дней. Вдруг он почувствовал, как Роузбад бьет мелкая дрожь.— Извини, — сказал он, резко обрывая свои воспоминания. — Я не хотел тебя расстраивать.— Пожалуйста, не останавливайся, — прошептала она.Байрон откинулся на подушки, и память перенесла его в прошлое…— …С той ночи все изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89