Было прохладно. Временами шоссе, повторявшее извивы реки, пропадало в тумане, становилось сыро, неуютно. Но когда серая муть рассеивалась и сквозь облака проглядывало солнце, по-летнему еще яркое, горные пейзажи по обе стороны дороги могли посоперничать со швейцарскими.
– Красиво тут.
Черт меня дернул сказать это. Настоящий детектив никогда не позволил бы себе подобные восторги в рабочее время и уж тем более в присутствии своего работодателя.
Моя заказчица недовольно поморщилась.
– Бог дал Боснии слишком много красоты, – глядя в окно, вздохнула она. – И слишком много боснийцев, которым наплевать на нее.
Метрах в трехстах от дороги пожилая боснийка махала тяпкой на каменистом клочке земли под горой. Вот уж ей точно было не до красот. И была она во всем черном, вдовьем. Как дерево за кюветом – корявое, обугленное огнем межнационального конфликта.
А в очаровательную березовую рощицу на холме я бы и врагу заходить не посоветовал. «Внимание! Мины» – предупреждали жестяные таблички, понатыканные вокруг. «У войны в Боснии все-таки были победители, – подумал я. – Не мусульмане, не сербы, а кто-то третий, совершенно незаинтресованный в том, чтобы Боснию разминировали».
– Когда-то этот край был богатым и счастливым, – тихо сказала Йованка. – А теперь тут бабы пашут на худых коровах.
Корова, о которой шла речь, была все же бычком. Кажется, это был молодой вол, но баба точно была бабой, только непонятно какого возраста. С одинаковым успехом ей можно была дать и тридцать, и шестьдесят пять. Лицо боснийки было изборождено морщинами. Они были глубокие, как траншеи, которых тут, в сербском анклаве Боснии и Герцеговины, было не счесть.
– Есть просто несчастные народы. – Лицо у Йованки было бледное. – Пращур-кочевник выкопал землянку не там, где ему Господь посоветовал. А дальше само пошло: век за веком, беда за бедой, за войной война с редкими перерывами на застолья и песни…
– Сама придумала?
– Не знаю. Может быть, вычитала у кого-то. Не верю я в бредни о богоизбранном народе и Великой Сербии… – Помолчав, она добавила: – Впрочем, Бога лучше уж не касаться. Последняя война была войной религий. Одни богоизбранные мочили других…
В этот момент мы проезжали над речной излукой. Одинокий рыбак, скорее любитель, чем кормилец семьи, стоял на поросшем папоротником берегу с удочкой в руках. В трехлитровой стеклянной банке плавала его добыча с мизинец величиной. Он поднял голову и посмотрел на шоссе. Я помахал ему рукой, и он ответил. И знаете, отлегло от души: нормальная жизнь продолжалась и здесь. Человек ловил рыбку для своего кота (или для кошки, я не настаиваю), и это не могло не радовать частного детектива Малкоша, в последний раз державшего в руках удочку еще до службы в армии.
– Бога действительно лучше не трогать, – благодушно заметил я. – Но религия – совсем другая пара тапочек… Кстати, ты верующая?
– Я?! Спроси что-нибудь полегче. Имя вроде бы православное, только ведь оно не мое.
– Так ты не Йованка?
– Может, и Йованка. А тебе не нравится имя?
– Почему? Хорошее имя, югославское… Наши польские чиновники тебя так бы окрестили…
– А мне имя дали не чиновники, а солдаты. Ваши польские солдаты. – Она невесело улыбнулась. – А чтобы не ломать голову над фамилией, быстренько выдали замуж за Ромека.
Мы проехали информационный щит, на котором было написано, что до Добое оставалось сколько-то километров. Сколько точно, осталось загадкой: как раз там, где должны были быть цифры, на жестянке зияли пулевые пробоины.
– Итак, подбиваем бабки, – сказал я. – Нашли тебя поляки. Ты была без сознания. Тебя отвезли в госпиталь, который находится в городе Добое…
– Не в госпиталь, а в клинику, в гинекологическую клинику.
– Вот тебе и раз! А это еще зачем?… Ладно, разберемся. В клинике ты познакомилась с будущим мужем. Как тебя зовут, ты не помнишь… А молитвы? Ты помнишь какие-нибудь молитвы?
– Молитвы? – Йованка растерянно взглянула на меня.
– Странная у тебя амнезия: английский язык ты помнишь, а все остальное… Молиться – это как плавать, если уж умеешь, не разучишься.
– Ты думаешь? – Больше ей сказать было нечего. – А это важно?
– Тут три анклава: хорватский, сербский и мусульманский. В каждом своя вера: у хорватов – католическая, у сербов – православная, у мусульман – ислам. Нужно знать, где оно – твое прошлое, по какую сторону границы.
– А ты? Ты верующий?… Извини за дурацкий вопрос, но в той статье было написано, что у тебя был конфликт с гарнизонным капелланом.
– Был, – холодно отрезал я. – Но из этого вовсе не следует, что я атеист. А почему ты спросила об этом?
– Ромек жутко набожный. Первый раз он ударил меня за то, что я не хожу с ним с деревенский костел: ему было стыдно за меня перед ксендзом. – Она потерла лоб. – А я не могла… не могла ходить туда. Ты знаешь, я даже обрадовалась, когда прочитала про то, как капеллан написал донос на тебя… Глупо, конечно, но почему-то обрадовалась. Я ведь и подумать не могла, что ты давал интервью в пьяном виде…
– Думать никогда не вредно, – хмуро заметил я. – Если уж поляк публично несет чушь на темы веры, он либо совсем дурак, либо в хлам пьяный.
– Или он Ежи Урбан.
Я украдкой покосился на Йованку:
– Тебе нравится Ежи Урбан?
– Нравится, – неожиданно легко согласилась моя странная спутница. – По-моему, он единственный в Польше человек, который защищает сербов… Слушай, наверное, я все-таки сербка, только некрещеная, так ведь тоже бывает.
– Господи, и как же ты уживалась с Бигосяком?
– Как собака с кошкой. Ему, бедному, не повезло со мной.
– Ну ладно, продолжаем подводить итоги:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110