И, уже схватившись за дверную ручку, я вспомнил, где видел этот драндулет с помятым бампером.
– А ну отвали! Отстань, кому говорят! Ты что, сдурел?! – рявкнул субъект, сидевший за рулем.
Весу в нем было от силы килограммов пятьдесят. Я без труда выдернул этого хмыря, с комплекцией среднего вьетнамца, из его личной автомашины. Я хотел уже было пустить в ход кабель, но он завопил так, что мне стало не по себе. Ну не кричат так от боли. И от страха кричат как-то по-другому. Так надрываются люди, находящиеся в состоянии крайнего возмущения. Ну, к примеру, сдернутые вами с вокзального унитаза, на каковом они сидели, держась за ручку.
– Кто-о! Кто послал тебя, сволочь ты этакая? Говори, га-ад!.. – Я изо всех сил треснул кабелем по крыше «шкоды». – Колись, курва мать!
– Я… я ничего не знаю… Отстань от меня! Ради всего святого, отстань!.. Клянусь… детьми клянусь, женой: я не хотел тебе сделать ничего плохого! Ну честное слово!
Он был как вчерашний студень на подоконнике. Его трясло. Я отшвырнул дохляка и врезал кабелем по ветровому стеклу. И в тот миг, когда стеклянное месиво сыпануло в салон «шкоды», я окончательно опомнился. Минутку-минутку, а как же перебитая ключица, сломанная челюсть?! Где кровь, господа?!. Нет, я гнался вовсе не за этим желудочником…
Я схватил его за куртку:
– А тебя, кто тебя сюда послал, Харвард?!
– Какой еще Харвард?! – ужаснулся хозяин «шкоды». – Клиент! Просто мой клиент. Он иностранец! Он говорит по-английски, только как-то странно!.. Может, он русский? Но я не знаю, ей-богу, не знаю!.. Пан Малкош, мамой своей клянусь: я никогда никому ничего… Я должен был только следить за вами! Только следить!..
Да, именно там, возле дома пана Хрусляка, я и видел проклятую тачку. Одно воспоминание о негодяе, потребовавшем с меня семьсот злотых, помогло справиться с быстро дающими ростки в душе угрызениями совести.
– Ты кто, ты детектив? – Я намеренно не употребил так и лезшего на язык слова покрепче. Если бы мой клиент предложил мне последить за кем-то, разве я отказался бы? Да напротив, с радостью. – Документы у тебя есть?
Документы у него были. И паспорт, и лицензия на право заниматься тем, чем он занимался. Обе ксивы были оформлены на некоего Юзефа Куровского, проживавшего в Кракове на улице Кручковского. То есть в Новой Гуте. Адресок был еще тот. Моя контора находилась в куда более респектабельном районе.
– Ну и зачем ты следишь за мной? – Я бросил его документы в салон «шкоды», на засыпанное стеклом водительское кресло.
– Клянусь честью, не знаю. Он сказал мне следить за вами, вот я и… Он не сказал зачем… То есть он сказал, чтобы я особо обратил внимание на ваших женщин, ну на тех, с которыми вы, пан Малкош, контактируете, но это так, в общих словах, без конкретики…
Бред какой-то. Я даже забыл пнуть ногой этого Куровского.
– И который день это продолжается?
– Девятый… Пан Малкош, отпустите меня!..
– Как он выглядит, ну ваш… русский? На чем ездит?
– Такой невысокий, темноволосый, лет сорока. Одет как все. Зеленая куртка, брюки. Брюки, не джинсы, ну такие обыкновенные, с отворотами внизу. И ботинки, военные ботинки, тяжелые… Только не наши, не польские. Знаете, я даже удивился: вроде бы серьезный человек, а ботинки как у скина… А машину его я не видел… Вот…
Я ждал продолжения исповеди. Но Куровский вдруг замолчал.
– Ну? И дальше что?
– Понятия не имею. – Брови у него сошлись на переносице, лицо помрачнело.
– Только что кто-то хотел поджечь мой объект. Слушай, если не хочешь выглядеть как твоя тачка…
– Бить меня будете? – В его голосе была горечь. Горечь, но никак не страх. – Слушайте, шли бы вы вместе со своими кулаками на службу. Там ведь, кажется, еще горит что-то… И вообще. Я бы вам, пан Малкош, не советовал…
– Так вы с ним по-английски говорили? – Я повторил вопрос на языке Шекспира и футболиста Бэкхема. – Ты английский-то знаешь, урод?
– Да отвали ты!..
Он выругался по-польски. И похоже, совершенно перестал бояться меня.
Я сделал последнюю попытку:
– А Харвард? О Харварде ты что-нибудь слышал?
Он не ответил. С треском захлопнув дверь своего драндулета, он завел мотор, показал мне соответствующий палец и уехал.
Я не особо удивился, когда, возвратившись на стройку, не обнаружил поджаренного «свояка». А то, что вызванные мною легавые возникли на стройке только вместе с восходящим солнцем, было и вовсе в порядке вещей. Во всяком случае, я по этому поводу как-то не опечалился. С ними или без них, в четыре часа утра или в шесть, но я уже был, в сущности, готов. Я спекся. Я сам поджарился на том кострище из дверных рам. Гашение того, что от них осталось, стало первым и последним моим подвигом на ниве охраны вверенной мне частной собственности. Дух я перевел лишь после того, как молодцы из комиссариата запаковали меня в свою тачку с решетками и повезли куда следовало. До девяти утра я куковал в камере, вполне, замечу, комфортабельной, потому как одиночной. Следующий час я провел на лавке у кабинета комиссара Хыдзика, который поначалу возжаждал увидеть меня, а потом почему-то передумал. В конце концов я дождался. Едва я переступил порог, пан комиссар закричал:
– Сегодня ночью вы избили пана Куровского, а также варварски разгромили принадлежащий ему личный транспорт. – Сопя, он уселся в кресло поудобней. – Где пан Куровский?
Тут уж я действительно удивился:
– Понятия не имею, пан комиссар. Судя по всему, вы встречались с ним уже после меня.
– Вы ему угрожали! – Комиссар Хыдзик полез в ящик письменного стола, а потому не мог видеть, как глаза мои округлились. – Вы подвергали его насилию, вы надругались над его собственностью, вы запугивали его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110