Храмовый надзиратель отбросил измочаленную палку в сторону, взял с пола кувшин и стал жадно пить, запрокинув голову. Широкий поток обрушился в пересохшее горло. Холодные струи торопливо побежали по гладко выбритым щекам, затем по мощной шее и дальше по груди и животу, охлаждая разгоряченное тело. Смотрящий за рабами довольно фыркнул и вылил остатки воды себе на плечи. Брызги полетели в разные стороны, и одна из них попала на спину обнаженного раба. Тот вздрогнул, словно это была не вода, а капля расплавленного олова. Ах-куч неторопливо подошел к медному чану с кипящей соленой водой и стал придирчиво выбирать новую лембу. Взяв одну, он несколько раз взмахнул ею, прислушиваясь к резкому свисту, потом недовольно цыкнул и положил обратно в чан. То же самое он проделал со второй, потом с третьей, и только четвёртая ему понравилась своей гибкостью. Он дотронулся языком до распаренного дерева и удовлетворенно качнул головой: лемба пропиталась солью очень хорошо — значит она будет жалить по-настоящему.Всё так же неторопливо «потерявший лицо» или, как ещё их называли — «безбровый», подошел к своей жертве. Прежде чем сделать широкий замах, он внимательно присмотрелся, стараясь углядеть наиболее поврежденные участки кожи на ступнях раба. Искусство работы лембой в том и заключалось, чтобы раз за разом попадать по одному и тому же месту: только в этом случае, лемба оправдывала своё название — «крик боли».Свист. Удар. Судороги измученного тела. И вновь ни единого стона, ни единого крика.Ах-куч нахмурился. Его охватила ярость. Он ненавидел рабов ещё сильнее, чем свою нынешнюю жизнь. Впрочем, разве это жизнь? Ещё совсем недавно у него было всё — честь, семья, дом. А потом, в один момент, он всё это потерял. Сначала он потерял лицо. Потом он не смог преодолеть страх смерти и стал ах-кучем. Ему выбрили голову, выщипали брови и бросили почти на самое дно империи. Отныне ниже него были только рабы.— Я заставлю тебя кричать, — сквозь зубы прошипел он и замахнулся снова.Лемба выгнулась дугой, свистнула, но вместо того чтобы впиться в тело раба, хлестко ударила по каменному ложу: в последний момент Ах-куч изменил направление удара. Причиной тому были громкие крики, заполонившие весь храмовый комплекс и просочившиеся даже сюда — в мрачный подвал.— Чилам!! Чилам!! Прорицатель едет!— Тебе повезло, раб, — с сожалением процедил надзиратель. — Но в следующий раз я заставлю тебя кричать! Завтра ты снова будешь шлифовать сапу и снова испортишь её, — усмехнулся он. — Ты не сможешь довести её до зеркального блеска, потому что ты стар. И вот тогда ты будешь кричать под моей лембой. Ты будешь долго кричать — до тех пор, пока не умрёшь! Иди, раб, мы скоро увидимся!Старик тяжело поднялся и, стараясь не хромать, медленно побрёл наверх по стёртым сотнями таких же истерзанных ног каменным ступеням пыточного подвала храма Многоликого.«Завтра он забьёт меня до смерти. Шлифуй не шлифуй сапу — всё одно забьёт, — подумал раб. — И сегодня бы забил — если бы не приезд Чилама и не священный запрет на пытки во время его присутствия в храме. Итак, завтра я умру — так решил ах-куч . Значит, он должен умереть сегодня — так решил я! И он умрёт! Не будь я Старый Робин…»
Процессия свернула на главную храмовую аллею. До конца пути оставалось совсем немного. Чилам устало откинулся на подушки. Его дворец находился за городской стеной в долине колодцев, а главный храм Многоликого — в центре Торшона, столицы империи. Рабам пришлось пронести паланкин с прорицателем сначала пять лиг до городской стены, а потом еще десять через весь город. Носилки несли бережно, и потому — медленно. Каждый раз в конце подобного путешествия Чилам испытывал тошноту — мерное колебание паланкина его укачивало, и сейчас он с трудом сдерживал рвотные позывы. Чтобы как-то отвлечься, он стал лениво разглядывать проплывающие мимо городские пейзажи. Город был огромен. Идеально прямые улицы расчертили его на равные квадраты уманов, в каждом из которых был свой центр, храм, рынок. Основная часть улиц была застроена одинаково-безликими домами торговцев, ремесленников, свободных общинников и прочих простолюдинов. Ближе к центру дома становились выше и богаче, но они были такими же похожими друг на друга, так как принадлежали чиновникам не выше ранга батаба. И только в четырех центральных уманах здания были другими: здесь селилась знать. Каждый род стремился, чтобы его дворец был самым высоким. Поколение за поколением бароны надстраивали свои дворцы и возводили высокие башни, пока сто тридцать лет назад прежний Чилам не изрёк: «Чем выше раб, тем приятней видеть его коленопреклонённым». Великородные правильно поняли намёк жрецов, и с тех пор пышные дворцы стали расти только в ширину.«Одно слово прорицателя, и облик столицы изменился, — усмехнулся Чилам. — А скоро изменится и весь мир!»Паланкин качнулся в последний раз и замер. Мощный раб склонился, и прорицатель привычно закинул ноги ему на плечи. Раб выпрямился, и Чилам вознесся над толпой.— Чилам!!— Чилам!!— Чилам!!— Чилам!!Толпа ликовала. В этот момент она была едина — рабы и свободные, чиновники и знать. Чилам принадлежал всем и никому. Он был прорицателем.Осторожно ступая, раб стал подниматься по главной лестнице, наверху которой стоял верховный жрец в золотой маске. Священная маска Многоликого была двойной — одна скрывала лицо жреца, другая прикрывала затылок.— Приветствую тебя, Чилам! — склонился он, когда раб, на плечах которого восседал прорицатель, достиг верхней площадки храма. — Благодарю тебя, что ты откликнулся на моё приглашение и совершил столь утомительный путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112