Гибель любимой жены – Марии – на много дней лишила его простой, мужской радости. Но… прошли уже с той поры не дни, а целые годы, и они не успели состарить Савву Митковича.
– Приснился Ёнасу арклас, – тихо журчала напевная речь старика, – весь из железа, да не простого, а заколдованного. Надо только толкнуть такой арклас, он сам поведет борозду, не останавливаясь ни у пня, ни у камня, ни на болоте… Будто кто сказал кальвису: «Должен ты такое железо сковать. Все бедняки литовцы тебе низко поклонятся!»
Неригна села на край широкого долбленого корыта, потянувшись, достала с шестка старый фартук, вытерла им полные порозовевшие икры ног и всего только раз, мельком, взглянула на Савву.
– Надо найти такую руду, чтобы выплавить из нее железо, которое самый горячий угнис не мог бы за семь дней и семь ночей расплавить. Где найдешь такую руду? Нет ее в наших болотах. Заскучал Ёнас… Работать стал мало, все думает…
Неринга прошла мимо, на ходу бросив старику два слова по-литовски.
– Что она сказала? – быстро и тихо спросил Савва.
Старик ответил нехотя, сердито:
– Сказала, уходит на новый шлях, где все…
Савва посмотрел вслед. Неринга оглянулась, будто случайно, и скрылась за углом хаты.
– До чего ж ладна… – невольно проговорил Савва.
– Хвали день вечером, – зло заметил старик, – пиво – когда выпьешь, а женщину после смерти.
– Что ты, отец? – с веселым удивлением спросил Савва. – За что же не жалуешь свою красавицу дочь?
– Не дочь она мне, – проворчал старик, – невестка. Вдова сына покойного. – И, вздохнув, тихо добавил: – Памяти его не бережет.
Помолчали.
– Стало, и Ёнас на новом шляху сейчас? – поднимаясь, спросил Савва. Старик кивнул головой.
– Тогда мы туда поторопимся…
Старик не стал их удерживать.
На широком, мощенном деревом шляху было людно и весело. Кузнецы играли в гулу.
Редко кто знает теперь об этой старой белорусской игре. Когда-то она была игрой силачей.
Целыми селами и хуторами сходились по праздникам крестьяне на каком-либо широком шляху и затевали спор. Делились на партии, выставляли от себя «дужих хлопцев», выбирали «содругов», помощников с длинными кольями.
Приносили гулу – небольшое, с мужской кулак, хорошо закаленное и ровно оглаженное железное ядро. Избранники-силачи становились каждый на свое очерченное поле, метали ядро в сторону противника, а содруги старались как можно раньше задержать его кольями. С того места, где остановят ядро, противник будет метать в обратную сторону.
Не тай-то просто было остановить гулу, пущенную могучей рукой лесника или молотобойца.
Ядро гудело, подпрыгивая на твердом грунте; трещали выставленные колья и прыгали в стороны содруги, спасая босые ноги.
Гула катилась под вой и свист старых и малых:
– Берегись!
– Гудит! Гудит!.. Еще гудит!
Чем дальше она прогудит, минуя колья содругов, тем дальше должен отойти противник от начальной черты.
Иной раз сильные загоняли слабейших далеко за деревню и не пускали обратно, требуя выкупа.
Правила игры соблюдались строго. Никто, кроме выбранных, не мог ни бросать, ни останавливать гулу. И все же нередко бывало, что, начавшись мирно, по уговору, метанье гулы заканчивалось общим боем распалившихся игроков и спорщиков, без всяких условий и правил.
Сегодня, пока что, все шло хорошо.
Большой прогон шляха, который по прихоти пана крестьяне только недавно устлали деревянной брусчаткой (с двора по три топорища), еще был закрыт для проезда, но панские сторожа разрешили односельчанам покатать на нем гулу для забавы. Место было хорошее, ровное, а главное, в новину – катать гулу по дереву. Полюбоваться игрой пришли и литовцы и русские. Многие в праздничных нарядах, как на кирмаш, иные уже навеселе, с песнями. Женщины толпились отдельно, на обочине, усыпанной свежей стружкой, некоторые сидели на обрубках оставшихся бревен. Пожилые мужчины, положив в магерку старшего сторожа заклад, следили за игрой, подзадоривая друг друга.
Огненно-рыжий, с застенчивым выражением лица, кузнец Василек, небывало высокого роста и с прославленной на всю округу силой, сражался один против двух.
Броски его были стремительны и точны. Чернобородый Михалка, кузнец из Старой Рудни, и его юный молотобоец Юхим отступали, мрачнея и теряя спокойствие духа.
Сторонники Василька торжествовали. Они метались по краю дороги, вслед за гулой, сопровождая каждый бросок острым словом, смеялись и улюлюкали, когда бросал их противник. Нарочно жалобно просили своего богатыря.
– Василек, сонейка, голуба, пажалел бы ты Михалку с Юхимом… упрели, бедняги, задом пятясь!
– Ничто! – сдерживая обиду, кричали в ответ староруденцы.
– Наш Михалка, как качалка! И взад и вперед може!
– Ён бы мог, да силы не дав бог! – не унимались задиры.
Михалка бросал ядро, свирепея, тяжко дыша и сбиваясь с ровного направления.
Василек спокойно, казалось, даже лениво, с каждым разом продвигался вперед.
Гудело ядро, трещали колья, метались по обочинам кричащие спорщики, пересмеивались молодицы и девушки.
Молотобоец Юхим, чувствуя на себе десяток насмешливых девичьих глаз, не зная, как избавиться от стыда, с отчаянием сильно размахнулся и… споткнувшись о торчащий брусок, упал на колено, выпустив ядро почти без толчка. Громкий хохот пригнул молотобойца к брусчатке еще ниже.
Содруги Василька без труда остановили гулу, и Михалка, зло плюнув, шагнул вбок с дороги.
Игра была кончена. Василек ступил на поле противника. Его окружили, шумно поздравляя с победой, но Старая Рудня не хотела сдаваться. Она выставляла нового бойца.
– Давай Ёнаса!
– Ёнаса на черту!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35