«Как же я могу шуметь? Ведь я же играю один!» Вот примерно то же самое испытывала я.
Я спохватилась, когда услышала конец предложения: «…и из-за этого я крайне мало знаю о своих родителях…»
«Эй, – сказала я себе, – ну-ка возьми себя в руки, Оля! Иначе ты все прослушаешь! Все то, что ты так хотела узнать!!!»
– Шерил, – сказала я с извиняющимся смешком, – я до такой степени шокирована нашим сходством, что все мои усилия сводятся к тому, чтобы немножко привыкнуть к этому факту… Не могла бы ты повторить последнюю фразу?
В ответ Шерил мне улыбнулась и сказала:
– Я тебя понимаю, я чувствую то же самое. – И глаза ее засияли.
Боже мой, боже мой, я и не знала, как я хороша! И это вот так смотрят на меня мужчины и думают: «Как же она красива, эта Оля!» Ах, теперь я их понимаю…
Стоп. Хватит. Приготовь свои уши и слушай. Шерил, кстати, если и чувствует то же самое, то владеет собой в совершенстве. А ты тут пребываешь в обмороке от восторга по поводу самой себя, ненормальная!
– Моя приемная мать, – внятно сказала Шерил и посмотрела на меня, словно проверяя, слушаю ли я ее на этот раз, – очень ревнива. Она не любит, когда я задаю ей вопросы о своем детстве. Она на них никогда не отвечает, но, напротив, осыпает меня градом упреков, что я ее не люблю и не благодарна ей за то, что она меня воспитала… И из-за этого я крайне мало знаю о своих родителях.
– А приемный отец?
Шерил легонько усмехнулась, и у меня появилось подозрение, что я и на эту тему что-то прослушала. Но она меня не упрекнула, а просто ответила:
– Мой приемный отец разошелся с Кати – так зовут мою приемную мать, – когда я была еще совсем маленькая. Я вполне представляю себе, что ему было трудно с ней жить: у Кати характер нелегкий… Он уехал в Калифорнию, у него другая семья, и я его с тех пор не видела.
– Может быть, Кати что-то скрывает? И поэтому так не любит твои вопросы?
– Мне эта мысль никогда не приходила в голову. Я всегда объясняла это ревностью. И потом, что она может скрывать? Она моя тетя, сестра моего папы, которая взяла меня на воспитание после смерти моих родителей… Если бы мои родители меня удочерили, мне бы об этом сказали – у нас принято с детства приучать ребенка к этой мысли… К тому же, в моей метрике написано, кто мои родители!
– А они, кстати, у тебя кем были?
– Мама не работала, а отец… Он работал в дипломатических сферах.
– А тетя твоя?
– Она служит в одной фирме по торговле недвижимостью.
– У нее своих детей никогда не было?
– Не получилось.
Тут я вспомнила наставления Джонатана.
– А ты родилась в Бостоне?
– Нет. В Париже.
– Вот как? – воскликнула я с напором. У меня появилось ощущение, что я нащупала какую-то ниточку.
Шерил мгновенно почувствовала это и ответила, словно сожалея, что она меня разочаровывает:
– Мама была в Париже в гостях у своей кузины, и у нее начались преждевременные роды…
Конечно, мы близняшки. Ведь она читает мои мысли. И неважно, где она родилась, где я родилась. Я чувствую это нутром, всем своим организмом, всеми клеточками моего существа. Мы – сестры!

Шерил заночевала у меня, а утром меня разбудил звонок Игоря.
– Сережа будет в Париже, – сказал мне Игорь. – Должен прилететь в следующее воскресенье, на один день.
Сережа вращался в тех же кругах, что и мой Игорек – политики, банкиры, знаменитости. Кажется, он выполнял какие-то поручения Игоря, хотя я никогда не могла понять, где работает сам Игорь и существует ли какой-то официальный штат людей, к которому бы он относился или которым бы он руководил. «Я помогаю людям решать их проблемы, – объяснял мне Игорь, – и у меня всегда есть работа, потому что у людей всегда есть проблемы; но у меня нет службы». А Сережа, стало быть, помогал Игорю помогать людям решать их проблемы?
Это был лощеный, довольно миловидный мальчик, на два года старше меня, который не сводил с меня глаз, когда мы встречались, и на его самолюбивом лице было написано: я ничем не хуже, чем твой Игорь, так что тебе стоит подумать… Честно сказать, хотя я девица довольно-таки тщеславная и внимание к моей особе со стороны мужского пола люблю, но Сережа меня раздражал своим претенциозным стилем, своими амбициями, своей явно завышенной самооценкой.
Кроме того, в нем была какая-то странная двойственность. Да, он был миловиден, русоволосый и сероглазый, худой, немножко нескладный, с большими крестьянскими руками и ногами – такими большими, что башмаки его казались нарочито-клоунскими. Одним словом – первый парень на деревне, не хватало только гармони в руках и кепки набекрень. Казалось бы, смешной провинциал, изо всех сил старающийся освоить столичный лоск и образ жизни… Но на самом деле в нем вовсе не было этой сельской простоты, которую как бы обещал его деревенский облик: настороженный взгляд, о котором говорят «себе на уме», мгновенная реакция, с которой он улавливал суть слов и поручений, быстро развеивали это ошибочное впечатление… Приглядевшись, я вдруг начала замечать в его лице нелепое сочетание миловидности и почти уродства, будто, как в детских сказках, у его колыбели стояли две феи, добрая и злая, и первая старалась как-то компенсировать злобные проделки второй. Так, его слабый, острый, немужской подбородок украшала весьма симпатичная ямочка; впалым щекам придавал мужественный характер нос, слегка приплюснутый, как у боксеров, в переносице; от торчащего кадыка отвлекали мягкие длинные волосы «а-ля Есенин».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21