И при этом очень их люблю. Наверное, потому и боюсь.
Иной раз на чрезмерно людной улице меня охватывает патологическое состояние: я начинаю видеть все лица одновременно и как будто бы понимать каждого из этих бегущих мимо; от этого в моей голове творится нечто подобное тому, что испытывали астронавты Брэдбери, в которых бились и вопили духи древних цивилизаций.
Я, вероятно, осознаю, что на самом-то деле каждый из живущих при тех или иных обстоятельствах мог бы найти путь в мое сердце… Да, именно каждый – и толстая вульгарная девка с тяжелой каблучной поступью, и пьяненький бомжик…
И, что самое страшное, я, скорей всего, хочу этого!
Может быть, оттого, что во мне много любви и она переполняет меня? Тогда тем более плотина должна быть запертой, а шлюзы – работать отменно.
В таком случае, снова думаю я, нужно и действительно поступать так, как С. – это будет отличная тренировка… и тут я снова вижу себя в толпе каких-то людей, и мне становится страшно, и я опять говорю себе – нет.
Ночуя у С. и думая о том, подозревают нас его друзья в связи или нет и важно ли это вообще, я вспомнила другого мальчика – D., который одно время, наоборот, частенько ночевал у меня. Это была забавная история.
D. был сыном моей старшей подруги, ему тогда было лет 18, он приезжал ко мне с разными поручениями от мамы. Я угощала его кофе и болтала с ним – он был не то чтобы красивый мальчик, но меня прельщала его улыбка. Когда он улыбался, уголки его губ закручивались словно у кота на лубочной картинке, и это сразу же делало его невообразимо милым. Такая нежная улыбка странным образом сочеталась с огромным ростом – что скрывать, D. нравился мне, но, осознавая разницу в годах и некую ответственность перед его мамой, я не смела проявить свою симпатию.
Как-то D. пришел, когда я смотрела кино. Он сел рядом и досмотрел фильм со мной вместе. Потом он спросил, нет ли у меня еще чего-нибудь интересного, и я поставила ему еще один диск. D. сказал, что ему скучно дома и что он остался бы смотреть кино еще – позже я ушла спать в другую комнату, а D. лежал на ковре и смотрел фильмы, один за другим…
На следующий вечер он явился опять – принес теперь какой-то диск с собой. Вечер снова двигался к ночи, а мы с D. лежали рядом на полу и смотрели кино. Тут меня взяли сомнения этического характера: я задумалась о том, что подруга может начать подозревать меня в нечистых намерениях касательно сына, если знает, что он ночует здесь.
Я деликатно спросила его:
– Скажи, а ты говоришь маме, куда уходишь?
– Ну, говорю, что сегодня не буду ночевать дома, – басом ответил он.
– А что она думает при этом? – снова задала я наводящий вопрос, имея в виду, знает ли она, что он идет именно ко мне.
– Думает, что я пошел к женщине! – гордо и без сомнений выдал простодушный D.
Тут я заржала, а мальчик еще некоторое время пытался понять, что же такого смешного он сказал.
После этого мы долго еще валялись и смотрели кино, а однажды – потом, через какое-то время, кажется, через год – D. признался мне, что тогда, лежа рядом со мной, испытывал на самом деле те же ощущения, что и я.
Только вот, честно сказать, лучше бы мы во всем этом друг другу не признавались. И просто смотрели бы кино, пока все думают, что он пошел к женщине, а у меня ночует красивый мужчина.
Это был именно тот случай, когда лучше было бы смотреть кино. По крайней мере это было очень нежно и без обид.
Послушать моих знакомых, так в человеческих отношениях есть только одна проблема – давать или не давать? В смысле, давать ли другому человеку входить в твое тело. Ст?ит появиться где-то с кем-то новым, как уже на следующий вечер тебя спрашивают – ты с ним спишь? Или: она тебе уже дала?
Вот, проблема, значит, такая: если мы будем только целоваться – это еще не то, если обниматься – тоже еще не то… А где грань, грань-то где? С какого момента все это меняет и тебя, и того, другого, раз и навсегда? И меняет ли?
Для меня же самая большая проблема с некоторых пор, и я все сильней и сильней осознаю ее, – так вот где эта грань и какова та глубина, на которую можно и нужно давать человеку войти в твое сердце???
Насколько глубоко и в какой момент можно пустить другого, чужого, туда и после этого не дать ему стать своим? Не будет ли это необратимо, и гораздо более необратимо, чем если тот же человек войдет в твое тело? Мне гораздо страшней впускать в сердце, и я научилась не пускать, не соглашаться, НЕ ДАВАТЬ.
Я пытаюсь научиться не привязываться, все время балансируя на этой зыбкой грани, между Да и Нет, между обожаю и не принимаю, между свои и чужие, между пойди сюда и пойди отсюда; я немного устала, я хочу нечто понять и не могу и на са– мом деле велю себе считать, что все мне – ЧУЖИЕ…
Но я так благодарна всем ЧУЖИМ, которые, несмотря на все это, ведут себя со мной как СВОИ, за то, что я еще жива и даже могу надеяться, что они СВОИМИ так и останутся; часто потом все оказывается не так, и я снова и снова говорю себе – НЕ ПУСКАЙ, но – снова срываюсь. Но я научусь, научусь обязательно, я очень стараюсь быть умней, внимательней, холодней. У меня уже, кажется, получается.
Е. все время рассказывает мне какие-то забавные истории из жизни местечка, где она провела свое детство, а я говорю Е., что нужно записывать все это. Е. смеется и отвечает, что она-де начисто лишена писательского дара. Мне и самой кажется странным, что Е. вдруг разражается такими живыми и интересными историями, – обычно она разговаривает робко и, описывая людей, прибегает к каким-то псевдоромантическим клише. Но порой в ней будто бы открывается какая-то дверца, и из нее выпадают, подобно спрятанным и забытым на дальней полке в шкафу игрушкам, смешные образы и эпитеты – и какая-то неожиданная жизнь Е.
1 2 3 4 5 6 7 8