Я на него сердита только за то, что он наградил меня противным ртом.
Рот у мамы великоват, что есть, то есть, но яркий и красивой формы. И поэтому я протестую:
– Да нет же. Ты хорошенькая.
– Я знаю, что говорю. По крайней мере я никому не передала эту отвислую губу… Дочка моего отца появилась у нас в доме, когда мне было восемь лет. Горилла попросил меня: «Воспитайте её. Это ваша сестра». Он обращался к нам на «вы». Я тогда ещё мало что понимала и потому восприняла его просьбу как должное. К счастью, дочку моего отца сопровождала кормилица. Держа девочку на руках, я успела заметить, что у неё недостаточно точёные ноготки. А отец так ценил ухоженные руки… С жестокостью, присущей детям, я тотчас же принялась делать ей маникюр, и её крохотные мягкие пальчики так и таяли в моих руках… Дочь моего отца вступила в жизнь с десятью нарывами, по пять на каждой руке, на концах своих хорошеньких усовершенствованных пальчиков. Вот видишь, какая у тебя злая мать… Такой милый ребёночек… Ей было больно, и она кричала. Доктор растерялся: «Ничего не понимаю в этом дигитальном воспалении». Я тряслась от страха, но не призналась. Ложь так сильно развита у детей… Позднее это проходит… Становишься ли ты, Киска, с возрастом меньшей лгунишкой?
Мама впервые обвинила меня в хронической лжи. Всё, что носит в себе юное существо дурного или тайного, вдруг всколыхнулось под умным взглядом серых глаз, проникающих в самую душу и читающих там без иллюзий… Но вот уже мама сняла лёгкую руку с моего лба и великодушно отвела от меня серый взгляд, обретший свою обычную мягкость и сдержанность.
– Знаешь, потом я за ней хорошо ходила… Научилась. Она расцвела, похорошела, стала высокой, светловолосой, светлее, чем ты, и вы с ней очень, очень похожи… Кажется, она рано вышла замуж… Но это не точно. Больше мне о ней ничего не известно, поскольку отец увёл её из дому точно так же, как привёл, не удостоив нас хоть каким-то объяснением. Она провела в доме моего отца, занимавшегося изготовлением шоколада, с нами – Эженом, Полем, Ирмой и мной и ещё с Жаном по прозвищу Большая Обезьяна – только первые годы жизни. Тогда шоколад изготавливался из какао, сахара и ванили. Шоколадные плитки сушились у нас на верхней террасе. И каждое утро на них обнаруживали следы в виде полого цветка с пятью лепестками – свидетельство ночного посещения кошек… Я очень жалела, что дочки моего отца больше нет с нами, и представь себе, Киска…
В моей памяти не сохранилось продолжения маминого рассказа. И обрыв этот так внезапен, словно в какой-то миг я оглохла. А всё дело, видно, в том, что, безразличная к Дочке-моего-отца, я предоставила маме возможность извлекать из забвения дорогих ей мертвецов, а сама мечтательно уцепилась за вдруг воскресшие в её рассказах запах и образ: запах мокрых плиток шоколада и полые цветы, распустившиеся на них под лапами бродячего кота.
СВАДЬБА
Анриетта Буассон замуж не выйдет, нечего и рассчитывать. Она несёт впереди себя круглый животик семи месяцев, который не мешает ей ни мыть плиточный пол в кухне, ни развешивать бельё на верёвке и на бересклетовой изгороди. В наших краях не принято играть свадьбу с таким животом. Госпожа Помье и госпожа Леже уж сколько раз внушали маме: «Не понимаю, как вы можете терпеть в доме, где такая взрослая девочка, как ваша, прислугу, которая… прислугу, у которой…»
Но мама решительно заявляла, что скорее позволит «показывать на себя пальцем», чем выставит за дверь мать с ребёнком.
Значит, Анриетта Буассон замуж не выйдет. А вот наша горничная Адриенна Сетманс, хорошенькая, живая, уже с месяц что-то много поёт. Например, когда шьёт. У горла она прикалывает брошь – камень под лучистый колчедан в обрамлении банта из сатина с кружевом, в чёрные волосы втыкает гребень с бисером, а проходя перед зеркалом, всякий раз одёргивает блузку из виши, облегающую её грудь, затянутую в корсет. Подобные приметы меня, опытную в таких делах, не обманывают. В свои тринадцать с половиной лет я знаю, что такое горничная, у которой завёлся ухажёр. Так выйдет Адриенна Сетманс замуж или нет? Вот в чём вопрос.
Сетмансы – четверо дочерей, трое сыновей, их двоюродные братья и сёстры – живут в доме под живописной соломенной крышей, что стоит на обочине дороги.
Ох и погуляем! Узнав о свадьбе, мама с неделю будет жаловаться, ворчать по поводу моих «подозрительных знакомств» и «дурных манер», станет угрожать тем, что отправится туда вместе со мной, а затем всё же по своей природной нелюдимости и из-за усталости откажется от своего намерения.
Я не упускаю Адриенну Сетманс из виду. Она поёт, то и дело откладывает работу, выбегает на улицу и громко ненатурально смеётся.
Вокруг неё витает аромат духов, которыми торгует у нас парикмахер Момон; он напоминает запах изо рта при больных миндалинах или сладковатый запах испарений конской мочи на дорогах…
– Адриенна, от вас пахнет пачулями! – изрекает мама, понятия не имеющая, что это такое.
Наконец я застаю в кухне черноволосого парня в белой соломенной шляпе: он молча сидит, прислонившись к стене; по всему чувствуется, что он пришёл сюда с каким-то добрым намерением. Я ликую, а мама мрачнеет.
– Кем её заменить? – спрашивает она за ужином у отца.
Интересно, заметил ли отец, что Адриенна Сетманс пришла в своё время на смену Мари Барден?
– Мы приглашены, – добавляет мама. – Естественно, я не пойду. Адриенна попросила, чтобы Малышка была подружкой невесты… Так некстати.
«Малышка» вскакивает и разражается заранее приготовленной тирадой.
– Мама, я поеду с Жюли Давид и дочками Фолле. Пойми, в этом случае тебе не о чем беспокоиться, мы отправимся – и туда и обратно – все вместе в повозке госпожи Фолле, она сказала, что позволит дочерям танцевать только до десяти вечера…
Я краснею и умолкаю на полуслове, так как мама, вместо того чтобы жаловаться, окатывает меня полным насмешки презрением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41