Сюда попадают все так называемые "ренессансы". Говорю "так называемые", поскольку семантика слова создает видимость самопроизвольного возвращения и часто мешает осознать, что литературная традиция не может творить себя сама, что литературное прошлое возвращается только там, где новая рецепция воскрешает его в настоящем, будь то изменившаяся эстетическая установка, присваивающая себе прошлое в свободном обращении к нему, будь то новый момент литературной эволюции, бросивший на забытую поэзию неожиданный свет и позволявший разглядеть в ней нечто такое, чего прежде не замечали.
Таким образом, новое - категория не только эстетическая. Оно не исчерпывается факторами инновации, неожиданного, победы, перегруппировки или остра нения, которым формальная теория придавала исключительное значение. Новое становится и исторической категорией, коль скоро диахронический анализ литературы приводит к вопросу о том, какие же собственно исторические моменты делают новое в литературном явлении новым, в какой степени это новое может быть воспринято в исторический момент его появления, какой дистанции, какого пути или каких окольных путей понимания потребовало раскрытие его содержания, и обладал ли момент его полной актуализации столь мощным воздействием, что смог изменить перспективу прошлого, а тем самым и пересмотреть его литературную канонизацию. Каким в этом свете предстает отношение поэтической теории и эстетически продуктивной практики, уже обсуждалось ранее в ином контексте.
Конечно, возможности взаимопроникновения производства и рецепции в историческом изменении эстетической установки этими объяснениями ни в коей мере не исчерпываются. Здесь они необходимы, прежде всего, для того, чтобы пояснить, в какое пространство вовлекается диахронический анализ, когда он уже не может довольствоваться ситуацией, где за историю литературы принимают хронологический ряд литературных "фактов".
XI
Результаты, которых достигло языкознание, отделив синхронный подход от диахронного, а затем, методически разобрав их взаимосвязь, дают повод пересмотреть роль диахронного анализа и для истории литературы, в которой он явно преобладает. Если рецептивно-исторический анализ постоянно наталкивает нас (при изменении эстетической установки) на функциональные взаимосвязи между пониманием новых произведений и значением старых, то, видимо, возможно сделать в определенный момент развития синхронный срез, чтобы затем вычленить в гетерогенном множестве одновременных произведений равноправные, противоположные и иерархические элементы, объединяющиеся в соответствующие структуры, и тем самым выстроить для литературы данного исторического периода более общие рамки рассмотрения. Если проводить последующие синхронные срезы в диахроническом ряду таким образом, чтобы в них исторически артикулировалось изменение литературной структуры, определяющее границы соответствующей эпохи, это открыло бы новые возможности для истории литературы.
Приоритет диахронического анализа в историографии наиболее решительно оспорил Зигфрид Кракауэр. В работе "Время и история" он подвергает сомнению оправданность такого подхода со стороны обшей истории, когда событии всех жизненных сфер рассматриваются в рамках гомогенного хронологического времени как единый процесс, обладающий связностью в каждый данный исторический момент. Такое понимание истории, все еще находящееся в плену у гегелевского понятия "объективного духа", предполагало, что все, происходящее одновременно, в равной мере несет на себе отпечаток значения этого момента, то есть скрывало фактическую разновременность одновременного. Многообразие событий исторического момента, в котором универсальный историк хочет видеть выражение некоего единого содержания, de facto представляет собой моменты совершенно различных временных кривых, чьи закономерности обусловлены своими особыми предметными историями. Это совершенно очевидно на примерах интерференции различных "историй" - искусств, права, хозяйства, политики и т.д.: "За приведенным к единообразию потоком времени скрываются по-разному оформленные времена различных регионов. Исторический период поэтому должен быть представлен как наслоение событий, каждое из которых возникает в тот или иной момент своего собственного времени".
Предполагает ли это заключение первичную неоднородность истории? И если да, то складывается ли связность всеобщей истории только ретроспективно, в единстве видения и изложения историографа? Правомочна ли еще сегодня универсальная история с философской точки зрения, несмотря на радикальное сомнение в "историческом разуме", которое Кракауэр выводит из плюрализма хронологических и морфологических временных потоков и кладет в основу антиномии общего и особенного в истории, - эти вопросы мы здесь обсуждать не будем. Но для сферы литературы можно, во всяком случае, сказать: взгляды Кракауэра на "сосуществование одновременного и разновременного", не имея цели привести историческое признание к апории, скорее выявляют необходимость и возможность раскрыть историческое измерение литературных явлений при помощи синхронных срезов. Эти взгляды показывают, что хронологическая фикция момента якобы накладывающего отпечаток на все одновременные явления, столь же мало соответствует историчности литературы, как и морфологическая фикция однородного литературного ряда, в котором последовательность явлений якобы подчиняется лишь имманентным закономерностям. Чисто диахронический подход, как бы убедительно он ни объяснял, скажем, изменения в рамках история жанров имманентной логикой инновации и автоматизация, проблемы и разрешения, достигает масштабов собственно исторического подхода, только когда отступает от традиции морфологизма и сопоставляет произведение, значительное с точки зрения истории воздействия, с исторически "отработанными", стертыми образцами жанра, учитывая при этом отношение этого произведения к его литературному окружению, на фоне которого ему, как и произведениям других жанров, нужно было "выстоять".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20