Историчность литературы заключается не в установленной post festum взаимосвязи "литературных фактов", а в предшествующем понимании литературного произведения читателем. История литературы и должна исходить из этого диалогического отношения. Историк литературы, прежде чем он поймет и оценит произведение, сначала должен стать читателем. Иными словами, вынося суждение, он должен осознавать современность своей позиции в историческом ряду читателей.
Постулат Р.Г.Коллингвуда - "история - не что иное, как воспроизведение мысли прошлого в сознании историка", который он выдвинул, критикуя господствовавшую в историографии объективистскую идеологию, еще в большей степени применим к истории литературы.
Позитивистскому пониманию истории ("объективное" описание последовательности событий в ушедшем прошлом) оказывается недоступным как художественный характер, так и специфическая историчность литературы. Литературное произведение не самодостаточно, оно не предлагает каждому наблюдателю один и тот же образ на все времена. Это не монумент, который монологически открывает свою вечную сущность. Оно скорее напоминает партитуру чтения, необходимую для нового читательского резонанса, который высвобождает текст из материи слов, дает ему актуальное здесь-бытие: "слово, которое одновременно с тем, что оно говорит, создает адресата, способного его понять". Этот диалогический характер произведения объясняет и то, почему филологическое знание существует только в непрерывном противопоставлении тексту и не должно сводиться к знанию фактов. Филологическое знание всегда связано с интерпретацией, целью которой должно быть осознание и описание актов познания своего предмета как момента нового понимания.
История литературы - это процесс эстетической рецепции и производства литературы, который осуществляется в актуализации литературных текстов усилиями воспринимающего читателя, рефлексирующего критика и творящего, т.е. постоянно участвующего в литературном процессе, писателя. Необозримая, постоянно растущая совокупность "литературных фактов", как она предстает в традиционных историях литературы, по сути дела, являет собой лишь "отложения" или отпечатки накопленного и классифицированного прошлого, и потому это - не история, а псевдоистория. Исследователь, рассматривающий такой ряд литературных фактов как часть истории литературы путает событийный характер произведения искусства и историческую фактичность. "Историчность" "Персеваля" Кретьена де Труа как литературного события не тождественна "историчности", например, третьего крестового похода, совпадающего с ним по времени. Это не "факт", который может быть причинно объяснен ситуативными предпосылками и поводами или через реконструкцию намерения, мотивов исторического действия и его неизбежных или случайных последствий. Исторический контекст, в котором появляется произведение, это не самодостаточная совокупность фактических событий, существующая независимо от наблюдателя. Литературным событием "Персеваль" становится только для его читателя, который читает это последнее произведение Кретьена, вспоминая его прежние, т.е. воспринимает особенности "Персеваля", сравнивая его с теми или другими известными ему произведениями. Тем самым он обретает новый масштаб, с которым сможет соотносить будущие произведения. В отличие от политического литературное событие не имеет неизбежных самодостаточных последствий, тяготеющих над следующими поколениями. Оно лишь продолжает заново воздействовать и восприниматься последующими поколениями, в том числе и теми читателями, которые хотят по-новому понять произведение прошлого, теми авторами, которые стремятся ему подражать, превзойти его или опровергнуть. Горизонт ожиданий, конституирующий литературный опыт современных и последующих читателей, критиков, авторов, изначально структурирует событийную связь литературы. А потому сама возможность объективировать этот горизонт ожидания предопределяет потенциал понимания истории литературы и ее выстраивания в присущей ей историчности.
VII
Анализ литературного опыта читателя избегает угрозы психологизма, если описывает восприятие и воздействие произведения в объективируемой референциальной системе ожиданий. Для каждого произведения в исторический момент его появления она состоит из предпонимания жанровых особенностей, формы и тематики известных к этому времени произведений и из оппозиции поэтического и практического языков.
Этот тезис направлен против распространенного сомнения (прозвучавшего с особой силой у Рене Уэллека в его критике литературной теории А.А.Ричардса), может ли вообще анализ эстетического воздействия затронуть семантическую сферу произведения искусства и не сводится ли он при подобных попытках в лучшем случае к примитивной социологии вкуса. Аргументация Уэллека заключается в том, что ни индивидуальное состояние сознания, несущее в себе нечто сиюминутное, чисто личное, ни коллективное состояние сознания, взятое в понимании Я. Мукаржовского как воздействие произведения искусства, не могут быть определены эмпирическими средствами. Роман Якобсон предпочёл "коллективное состояние сознания" "коллективной идеологии" в форме нормативной системы, существующей для каждого литературного произведения в качестве "языка", актуализируемой воспринимающим, пусть не окончательно и никогда в качестве целого, как "речь". Хотя эта теория и ограничивает субъективизм трактовки воздействия, она по-прежнему оставляет открыты, вопрос, какими именно данными можно зафиксировать воздействие уникального произведения на определенную публику и вписать его тем самым в нормативную систему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20