Знаменитое выступление Ранке 1854 г. обосновывает этот постулат теологически: "Каждая эпоха, утверждаю я, по-своему, непосредственно обращена к Богу, и ценность ее заключена не в том, что после нее, а в ней самой, в ее существовании, в ее самости". Этот новый ответ на вопрос о "прогрессе" в истории указывает историку на дачу построения новой теодицеи: рассматривая и представляя эпоху как нечто самодостаточное, он оправдывает Бога перед философией исторического прогресса, оценивающей эпохи лишь как ступени следующих поколений и тем самым предлагающей выбирать между предпочтением более позднего и "несправедливостью божественного".
Однако проблему, поставленную философией истории, Ранке решает ценою нарушения связи между прошлым и настоящим истории - между эпохой, "какой она была сама по себе", и тем, "что из нее произошло". Отойдя от просветительской философии истории, историзм отказался и от телеологической конструкции всеобщей истории, и от ее методического принципа, по Шиллеру, в первую очередь характеризующего историка и его способ действия: необходимости соединения прошлого с настоящим. Только по недоразумению это важнейшее открытие могло считаться спекулятивным построением. Отказ от данного принципа не мог пройти для исторической школы безнаказанно''. Дальнейшее развитие истории литературы это подтвердило. Своим успехом история литературы XIX века полностью обязана убеждению, что в каждом ее факте "невидимо присутствует" идея национальной индивидуальности.
Подобная идея позволяет обнаружить в последовательности литературных произведений саму форму истории. С исчезновением этого убеждения разорвалась и связующая события нить. В итоге литература прошлого и современности распалась на отдельные области дискуссий, проблемой стали отбор, детерминация и оценка литературных фактов. Этот кризис и обусловил поворот к позитивизму. Позитивистская школа полагала, будто сможет обратить нужду в добродетель, заимствуя точные методы естественных наук. Результат широко известен: использование принципа чисто каузального объяснения обнаружило лишь внешние по отношению к литературному процессу обстоятельства, привело к изучению источников в гипертрофированных масштабах и растворило специфическое своеобразие литературного произведения в бесконечном сплетении различных "влияний".
Протест последовал достаточно скоро. Литературой завладели "науки о духе", противопоставившие каузальному объяснению истории эстетику иррационального творения и искавшие в поэзии возвращение вечных идей и мотивов. В Германии школа "наук о духе" была использована в подготовке и обосновании почвеннического национал-социалистического литературоведения. После войны ее вытеснили новые методы, благодаря которым процесс деидеологизации литературоведения был завершен, но классическая задача истории литературы не получила в них развития. Литература в ее собственной истории (и в отношении к общей истории) оказалась за пределами интересов новых направлений, таких, как "история идей и понятий" или расцветшее под влиянием школы Аби Варбурга изучение традиции. Первое из них втайне стремится обновить историю философии "в зеркале литературы", а второе - нейтрализовать значение жизненной практики в истории. Основной их познавательный интерес обращен к истокам литературных явлений или направлен не на современность и уникальность литературного явления, а на изучение иадвременной непрерывности традиции.
Познание неизменного в постоянно меняющемся освобождает от обязанности трудиться над историческим пониманием. Идея непрерывности античного наследия, возведенная в высший принцип, представлена в монументальном труде Эрнста Роберта Курциуса (на котором затем кормился целый легион эпигонствующих исследователей топосов). Она акцентировала исторически неопосредованное, имманентное литературной традиции напряжение между творчеством и подражанием, высокой поэзией и всего лишь литературой. Вневременная классичность шедевров возвышается над "прочной цепью традиции посредственности", оставляя за собой историю как "tегrа incognita".
Пропасть между историческим и эстетическим рассмотрением литературы остается здесь непреодоленной, так же как и в литературной теории Бенедетто Кроче с ее ad absurdum доведенным разделением на поэзию и непоэзию. Антагонизм чистой поэзии и актуальной литературы мог быть снят только тогда, когда потеряла значимость лежащая в его основе эстетика, иными словами, когда выяснилось, что противопоставление "творения" "подражанию" характерно для искусства периода гуманизма и не дает понять особенности модернистской или, напротив, средневековой литературы. От позитивистской и идеалистической школ отделились социология литературы и метод имманентного анализа произведения, еще больше углубившие пропасть между поэзией и историей. Острее всего это обозначилось в противостоянии марксистской теории литературы и формального метода. Именно они и должны быть в центре критического обзора предыстории современного литературоведения.
III
Объединяет обе школы отказ от слепой эмпирики позитивизма и от эстетической метафизики духовно-исторической школы. Различными путями они попытались решить проблему, как вернуть исторический контекст, событийный характер ставшему изолированным литературному факту или мнимо автономному литературному произведению, т.е. по-новому понять его как свидетельство исторического процесса или момент литературной эволюции. Однако и сегодня еще нельзя назвать серьезных работ по истории литературы, обобщающих эти попытки, где с позиций марксизма или формального метода были бы по-новому рассмотрены прежние истории национальных литератур, санкционированный ими канон и где мировая литература была бы представлена с точки зрения ее эмансипирующей, социальной и формирующей восприятие функции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20