Почему они не могут ужиться под одной крышей, почему? Как хлебное поле с только что пробившимися нежными ростками губит, засыпая, песчаный смерч, так и в душе Омара увяли зеленые ростки, а вместо них стал разгораться пламенем чуть тлеющий огонек. Он заполыхал, словно попал на сухостой. Омар моментально решил развестись с женой, решил вместе с матерью уехать в аул, решил, решил, решил... Но он уже знал, что этого не будет, что воображение снова заносит его, и он, чтобы отвлечься, начал лениво думать о том, какая это проблема — найти людям общий язык. Душа Омара сейчас напоминала старое пожарище, которое поливал дождь...
Его позвали к телефону. Ночной дежурный, молодой парень класс, захлебываясь, говорил:
— Простите, Омар Балапанович... Извините за беспокойство. Только что позвонил из совхоза Курендала старик... Он говорит, что вы его хорошо знаете...
— Кто, говоришь, позвонил?
-— Оскенбай из Арнатауского района...
— Ну, что там случилось?
— Единственный внук... Год ему исполнился... Он умер от какой-то инфекции...
— От инфекции, говоришь? Внук Оскенбая?
Тлеющие головешки в душе — пожарище Омара опять
вспыхнули ярким пламенем, точно их полили горючим, его сорвали с места, он как бы раздвоился. Возможно, будь он в другом настроении, он иначе бы отнесся к этому сообщению, но сейчас он должен был действовать немедленно. Позвонил Ерлану, поднял на ноги начальника областного управления здравоохранения Жекебаева, первого секретаря райкома партии Федорова, директора совхоза Матаева, сказал Ерлану, чтобы эти люди ждали его в доме старика Оскенбая, а сам срочно вызвал машину.
Старика Оскенбая Омар действительно знал. Он жил в одном из отделений совхоза Курендала. Это отделение раньше было самостоятельным колхозом, носило название «Бирлик» — «Единство», но в годы подъема целины Бирлик влился в совхоз и стал просто аулом одной из совхозных бригад. Он прятался в лощине, и раньше в нем жило не более двадцати семейств, но теперь аул разросся, сто с лишним труб пускали в небо дымки. Совхозы обычно все внимание обращают на благоустройство центральных усадеб, отделения-аулы зачастую чувствуют себя на положении пасынков. В совхозе три-четыре отделения, он не всегда в состоянии в каждом отделении построить больницу, среднюю школу, Дворец культуры. Ничего этого не было и в Бирлике, поэтому директор совхоза Матаев получил распоряжение переселить бирликцев на центральную усадьбу, чтобы у них были нормальные условия для жизни, как и у всех.
Ну пусть только мне попадется на глаза этот Матаев! — сердился Омар. Не сделал то, что обязан был сделать, а теперь — результат: антисанитария дала о себе знать в такой жестокой форме!
До Бирлика он добрался очень поздно. В одной-единственной избе светились окна, и Омар понял, что это окна старика Оскенбая. Увидев подъезжавшую черную «Волгу», какая-то женщина, хлопотавшая у очага во дворе, бросилась в дом, чтобы предупредить хозяев. Омар немного задержался у машины.
Старик Оскенбай лежал, согнувшись в три погибели, в передней комнате. Он не поднял головы, когда вошел Омар. Сидевшие вдоль стен на кошме старики и старухи хоть и не знали, кто приехал, но опрятной одежде и Строгому виду поняли, что в дом несчастного Оскенбая пожаловал не простой гость, а, возможно, большой начальник. Они робкими кивками ответили на его приветствие и, толкая друг друга, передвигаясь, освободили ему почетное место в переднем углу.
Омар не мастак по части утешений, он молчал, подыскивая подходящие слова. Говорить не хотелось, и все же он видел, что люди ждут от него каких-то слов. Он заговорил. Произносил он казахские слова, но обороты речи у него были русскими. Омар понял это и смутился. Как бы придя ему на помощь, выручая из неловкого положения, один из бойких стариков заговорил красивым, звучным голосом привычные, принятые в таких случаях слова: мол, все в этом подлунном мире преходяще, перед постигшим горем нужно быть крепким как сталь. Услышав про сталь, лежавший ничком Оскенбай поднял голову:
— Крепким как сталь, говоришь? А для чего мне теперь быть крепким? Что еще осталось у меня кроме смерти? Разве со смертью моего внука не заглох весь род Оскенбая, а? А ты говоришь — будь крепким как сталь...
В голосе его звучала злая ирония. Когда он говорил последнюю фразу, Омару даже показалось, что под его густыми усами в усмешке мелькнула полоска белых зубов. Да, старик улыбался, но Омар не верил своим глазам. Решив, что он не слышал соболезнующих слов. Омар повторил их. Оскенбай вытащил из кармана халата платок, отер лицо и повернулся к нему:
— Спасибо, что приехал, Омар-сынок. Ты, как и все, утешаешь меня, а что тебе остается делать? Таков обычай... Но для меня это уже ничего не значит... Впереди только тьма. Я был единственным у отца, этой весной лишился единственного сына, ты знаешь, а вот теперь погас последний луч моей надежды. Иссяк родник, который бил из-под земли со времен Адама... Слез у меня нет, они дав
но высохли, я не буду плакать, но и вы не говорите мне слов утешения, я не хочу слушать бодрящих слов, из осколков не соберешь кувшин...
Старик, кажется, опять улыбнулся. Омар вздрогнул. В этих жестких словах, в этой иронической улыбке белобородого, с огромной, как чугунный котел, головой великана чувствовалось безграничное презрение к смерти. Всем своим видом он словно бросал вызов судьбе: «Что ты у меня еще можешь взять? Чем еще устрашишь? Больше нечем». Наверно, безграничное горе выражается именно так.
Как будто заранее сговорившись, все трое—Федоров, Жакебаев и Матаев — прибыли одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164