— Так ты, Арут, уже за работой! — воскликнул гробовщик Енок, вперив тупой взгляд в Кривого.
— А что же делать, друг Енок, помаленьку денежки зарабатываем, ничего не поделаешь...— не то оправдываясь, не то гордясь, ответил Арут и начал полоскать стоявшие перед ним стаканы. Долго смотрел с завистливой улыбкой на лицо своего бывшего партнера гробовщик Енок, задал несколько отрывистых вопросов о торговле, сказал: «Пора назад»,— резко повернулся и быстрыми шагами воротился в город.
На следующий день гробовщик Енок на вокзальном майдане за маленьким столиком торговал хлебом и колбасой. А неделю спустя городские дети уже не боялись проходить мимо его лавки: гробовщик Енок, ликвидировав гробовое дело, занялся «ручной торговлей».
Вот каковы были перемены, имевшие место в городе в течение одного двух месяцев. А глупец Вародян все еще ждал, что центр известит его о каких-то таинственных постановлениях, после чего только, по его словам, должны были произойти известные перемены...
И вот... Вновь и вновь вспоминаю, дорогой читатель, как сегодняшний день: впереди всего, инициатором всего, предвестником всякого более или менее бросающегося в глаза общественного начинания в этом наирском городе был он — Амо Амбарцумович — Мазут Амо. На этот раз также орудовал он, Мазут Амо, этот влиятельнейший житель города, управляющий «Светом» и председатель Местного Комитета Товарищества. Само собой разумеется, что его тесной близостью к Товариществу нужно объяснить и то, что Мазут Амо знал все своевременно и своевременно же сообщал кому и куда следует. Но на этот раз было нечто, о чем надлежало довести до сведения всех. «Сообщи всем!» — было написано, по словам т. Вародяна, на бумаге, полученной — правильно было бы сказать присланной — из центра. Тов. Вародян своими собственными глазами видел эту бумагу в конторе Мазута Амо,— Амо Амбарцумович сам показал эту любопытную бумагу т. Вародяну. Тов. Вародян же, неизвестно почему, счел нужным известить об этом прежде всего г. Марукэ; однако передал не все содержание бумаги, присланной из центра, а лишь ту «долгожданную весть», которую принесло сообщение.
Г-н Марукэ недолюбливал т. Вародяна, этого, как он выразился, «наирского варжапета», на спине которого, как тебе уже известно, читатель, от «центра печали» остались любопытные следы. В свою очередь, т. Вародян смотрел сверху вниз на этого «европейского осла»... Однако же это не особенно благожелательное отношение т. Вародяна к г. Марукэ вытекало не из личных, а скорее из объективных, общественных мотивов. Дело в том, что Марукэ иной раз позволял себе делать довольно-таки двусмысленные замечания по адресу Товарищества. Этого не могли ему простить не только Вародян, но также и Клубная Обезьяна, хотя он, этот сапожник Симон, и не был членом Товарищества, а лишь сочувствующим.
И как смел г. Марукэ? Кто, кто только не знал, что гораздо легче в темной комнате выругать «Никола», чем даже во сне допустить неблагожелательное отношение к Товариществу. Товарищество, как мы имели случай заметить в первой части, было центром и даже «сверхцентром». Если ты, дорогой читатель, пожелаешь представить себе хоть самым отдаленным, самым тусклым образом этот центр — представь себе следующее.
Где-то в неизвестном месте, в месте, о существовании которого никто, даже т. Вародян, не знает, наирском, китайском или же, кто его знает, может быть, вавилонском, икс-игрек-зет — неизвестном городе, на окраине города, в центре, а может быть, на кладбище — одним словом, в таком месте, существование которого даже подвергнуто сомнению, есть, существует — уж не знаю, как это выразиться, чтобы ты мог понять,— ну, скажем, есть неизвестная комната, избушка или землянка. Так вот тут, в этой землянке, о месте которой, как было сказано, никто не знает, живет колоссальных размеров паук, невидимый паук, паукообразный мозг. Этот паук, этот паукообразный мозг, из своего неведомого убежища протягивает свои щупальца и, начиная отсюда, плетет он свою паутину — прочно и беспощадно. Протягивает свои щупальца, растягивает паутину в сторону наирских городов, наирских мозгов, сердец, воль; распространяет— на Муш, Битлис, Диарбекир; на Тифлис, Феодосию, Энзели; на Иерусалим... Одним словом, во все углы, где есть хоть один наирянин: Нью-Йорк, Женеву, Калькутту, Перу, Рио-де-Жанейро, Панаму — не знаю, есть ли еще город, куда бы не дошли нити, железные ниточки Мозгопаука. Вьет, вьет он свою железную, прочную паутину из города в город, из страны в страну, а сам остается незримым, неуловимым, неощутимым, словно чудо. Это — поистине чудо, страшная тайна, поразительное диво... Вот, дорогой читатель, что такое Товарищество как центр, или, как удачно определяет тов. Вародян, «сверх-центр». Но я еще не говорил о самом главном, самом удивительном: боялся, что не поверят. Дело в том, дорогой читатель, что Мозгопаук может в любую минуту протягивать, заставлять действовать, двигаться, как ему угодно, свою всемирную паутину, каждую ее нить, отдаленную ниточку, ее кончик, кончик кончика... Вот в чем дело! Представляете вы, как там, в неизвестном месте, сидя у себя в комнате, этот пауковый мозг, или Мозгопаук, может двигать, вытягивать, шевелить свои многочисленные щупальца, кончики щупальцев—=и вот в Нью-Йорке известные нити, ниткообразные люди сделают то, что захочет центр, Центро- мозгопаук... Потянет он, Центромозгопаук, тысячу первую ниточку — и вот в Женеве, в центре Европы, в издающемся на наирском языке «Дрошаке» появляются громовые трононизвергающие призывы... Но это еще ничего— есть наиневероятнейшее, поистине чудообразное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55