И в тот же вечер пригласил Негра на чашку кофе, а на прощанье предложил выбрать один из расхваленных холстов; сможет снять, когда закроется выставка.
Когда гость ушел, Вероника долго сидела за столом, не меняя позы, застыв от отвращения. К себе, к Негру, наконец, к Суопису, который наивно радовался благосклонной оценке своих работ и не подозревал о том, кто и чем за все это платил. Она хотела плюнуть вслед обоим — Суопису, провожающему гостя, и ему, уходящему («Поскорей убирайся, к черту!»), но была так скована — ненавистью, презрением, злостью,—что не могла даже шелохнуться. Со временем, конечно, все пройдет. Негр-Вильпишюс как был, так и останется сокурсником, в обществе которого всегда приятно отдохнуть и рассеяться, а Суопис — внимательным и верным супругом, но все трое будут чувствовать, что безвозвратно утрачено нечто чрезвычайно важное, необходимое человеку.
— Добрый день, товарищ Станейка, — сверкнет зубами Вероника, а глаза, победно ликуя, станут спрашивать: ну, как, милый профессор? Видели репортаж о выставке молодых? Как по-вашему, кто из нас ошибался?
Станейка на улыбку ответит улыбкой. Из вежливости. Конечно, он видел. Видел и читал: растерянное выражение лица говорит об этом. И Веронике покажется, что он хочет остановиться. На несколько мгновений, чтобы открыть свой широкий рот правдолюбца и сказать:
— Любопытный репортаж, товарищ Суопене. Весьма любопытный. Тем паче, если нам известно и кое-что не всем известное... Да, да... Одно полотно Суописа вскоре окажется в квартире Вильпишюса, а другое вы потащите высокоуважаемому Тялкше. Не правду ли я говорю, товарищ Суопене? Разве вы с Роби уже не договорились об этом?
Но Станейка не остановится и ничего такого не скажет. Оба уйдут восвояси, как не раз уже уходили. Она, конечно, обернется. Но только тогда, когда он уже успеет затеряться в толпе. И едко улыбнется. Со скрытой злостью, даже с ненавистью. Ведь кто больше всех виноват в том, что ей пришлось унизить себя, изменив мужу?
Телеграмма.
После обеда Вероника выводит из гаража семейный «Москвич» — и в аэропорт. На заднем сиденье сын Гинтас. Хотел устроиться рядом с мамой, как обычно, когда никто рядом с ней не сидит, но получил отказ: нет, нельзя, это место резервировано для папочки.
Папочка спускается по трапу самолета. Свежий, приятно улыбающийся, с лицом, опаленным южным солнцем. Плащ цвета беж, такая же шляпа. Чистый и ласковый как ангел.
Обнимает Веронику. Не дольше, чем полагается в публичном месте. Целует сына, треплет его пухлой ладонью по плечу: ну как, мальчик? Соскучились друг по другу...
Вероника улыбается, игриво стреляя глазами. О, как помолодел, как похорошел мой Роби! Сразу видно, что не слишком скучал по дому. Сухое вино, страстные кавказские женщины... Некогда было, говоришь? Работа? Ладно, ладно, посмотрим, чего ты там натворил? Нет, я сама сяду за руль. Ты гость, дорогой. Садись рядом и чувствуй себя принцем перед восшествием на престол.
Принц улыбается. Он счастлив, он соскучился по своей принцессе. И восходит на свой престол, который сравнительно недавно занимал Людас Скирмонис.
— Я все время о тебе думал, Ника, — говорит приглушенным голосом, положив ладонь на ее колено.— Сегодня наша квартира закрыта для всех...
Вероника кивает. Взгляды из-под накрашенных бровей так и распаляют кровь. И вдруг неожиданный хохот.
Суопис удивлен. Удивлен и немного растерян.
— Это еще что такое, милая?
— Вспомнила один забавный случай. Господи, животики надорвешь!
— Правда? А что за случай?
— Потом расскажу.
Дома — ванна с шампунем. Для обоих. Чистое белье, пахнущая ветром полей постель. Гинтасу выдается разрешение проведать приятелей. В придачу рубль на кино и конфеты. Не менее четырех часов пьянящей свободы.
Спальня. Сумеречный вечерний свет сочится из квадрата окна. Чертовски уютно и хорошо. Настоящая жизнь! Удивительные мгновения, о которых он так часто мечтал под конец командировки.
— Ты меня ждала, Ника?
— Ох, еще бы нет, Роби! Очень-очень!
— Видел там много красивых женщин. Одна даже предлагала позировать. Но все они — нуль перед тобой, Ника.
— Правда? А эта натурщица не свела тебя с пути истинного? — Вероника смеется.—А меня, вообрази только, пытались свести. Дня через два после твоего отъезда кто-то звонит в дверь. Открываю — Негр! Говорю: я одна, неудобно. А он — ты знаешь бесцеремонность Вильпишюса! — в гостиную да за стол: свари кофейку. Прихожу с кофе, вижу — на столе бутылка коньяка. Я и говорю: где это видано, когда мужа нет дома! А Негр — ну и хамье! — как зарегочет своей слоновьей пастью: дикари мы, что ли, не можем минутку культурно посидеть? Ну, культурно так культурно. Поначалу так и было. А потом Негр стал приставать, говорить всякие сальности. Ну, и показала ему на дверь. Потом всю ночь заснуть не могла. Теперь-то смешно, а тогда вся так и дрожала от мысли: а вдруг бы он взбесился? Что я, слабая женщина, перед такой горой?..
Суопис отвечает не сразу. Качает головой, пожимает плечами, но кажется, что он не слишком удивлен.
— Ишь, какой кобель, — говорит наконец. — А вроде друг семьи... Ладно, дай встречу его, я уж все ему...
— Нет, нет, Роби, не надо. Ни слова ему об этом. Веди себя сдержанно, с достоинством, дай понять, что все знаешь, но брезгуешь' копаться в мусоре.
— Думаешь, так будет лучше?
— Точно! Надо ставить себя выше подобных типов. Насмешливое умолчание — лучший ответ. Даже если сплетни пойдут, не стоит обращать на них внимания.
— Сплетни? Какие могут быть сплетни? Какой мужчина станет хвастать тем, что женщина выставила его за дверь.
— Какой ты все-таки наивный мальчик, Роби!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145