Суопис одобрительно кивает, исподволь заражаясь ее энтузиазмом, и даже то, что он хотел сказать минуту назад («Старое правило: родной край каждому прекраснее всего на свете»), ему кажется неуместным. И он еще раз обещает посетить этот уголок Жемайтии. Не на день-другой, а по меньшей мере на месяц — отдохнуть, размять кисть. И, само собой, не один: его жена тоже чувствительна к красоте природы.
— Ваша жена?
Ох, еще бы нет, его жена. Вероника Суопене. Женщина тончайшей души. Чего доброго, в ней таится талант художника, который, увы, она не смогла развить.
— Она делала и делает все ради моего творчества, уважаемая Инга, — говорит Суопис, гордясь Вероникой, а точнее — собой, заслужившим самопожертвование такой женщины.—Вина не выпьете?
Инга молча качает головой.
— Я бы охотно присоединился, но, увы, руль...— Суопис разводит руками.
— Не обязательно, товарищ доцент, я почти не пью.
— Это хорошо. Старомодно, но хорошо.
— Старомодно? Не думаю. Наша молодежь шумливая, но не сказала бы, что пьяная.
— Упаси боже! Я не думаю так скверно о нашем студенчестве.
Так они беседуют, пока приносят обед.
С Ингой легко и хорошо; Суопис, поначалу упрекавший себя за то, что поддался минутному настроению и пригласил девушку в ресторан, теперь уже доволен. Серьезная, душевная девушка, с ней можно непринужденно и толково поговорить. Правда, немного коробит очень уж прямодушная ее откровенность, хотя, с другой стороны, и приятно, что тебе так доверяют, не чувствуешь, как, спровоцированный этой откровенностью, и сам становишься откровенным.
— Мне кажется, что мы давно уже знакомы,— срываются слова, которых в ином случае и клещами бы из него не вырвали.
— Пять лет. Разве этого мало?
— Откуда вы столько насчитали? А-а! Нет, из общения на лекциях ни студент преподавателя, ни преподаватель студента как следует не узнают.
— Человек человека никогда как следует не узнает. Ведь нельзя же исследовать бездну? Да и зачем?
Я вот думаю, следовательно, убеждена, что знаю того или другого, и этого мне достаточно. Стремление узнать кого-нибудь поглубже обычно кончается драмой, потому что вместе с хорошими свойствами человека всплывают и дурные. Вы думаете, было бы так много разводов, если бы супруги не открывали друг в друге больше, чем успели открыть до брака? Суопис снимает очки, достает платок.
— Хм... Значит, да здравствует незнание?
— А что мы знаем, преподаватель? О себе или о другом? Почти ничего.
Суопис свысока улыбается, качает головой, протестует всем своим видом. «Почти ничего... Только молодежь и может безответственно швыряться такими категорическими утверждениями. Неужели я только-то и знаю о себе, что я художник Суопис, преподаю в институте и каждый месяц зарабатываю в среднем три-ста-четыреста рублей?» Нет, она не так умна, как показалось поначалу.
— Эта ваша мысль чуть ли не из античных греческих философов, — наконец говорит он, справившись с легким раздражением. — Помните изречение: «Я знаю, что ничего не знаю»? Следовательно, не знаю и самого себя. Я не утверждаю, что мы исследовали себя до конца, — этот процесс идет всю жизнь и остается незавершенным, — но я уверен, что себя я знаю лучше, чем самого близкого друга, ну, скажем, чем свою жену.
Инга по-женски мягким движением вытерла салфеткой губы. Розовые, наверняка еще не знавшие помады. Как и черные длинные брови, самой природой, без бритвенного прибора, изогнутые дугой. Ей примерно двадцать три. В таком возрасте еще не нужна косметика, хотя модерновые девчонки начинают себя штукатурить и выщипывать брови с пятнадцати. Нет, она не модерновая, хоть на ней и расклешенные брюки, эти туфли на платформе.
«Вы только полумодерновая, потому что ваши губы не лиловые, не черные, не желтые, и под глазами тоже нет краски...» — хочется ему озорно пошутить, но он тут же берет себя в руки, да и Инга уже успела отнять от губ салфетку и отвечает ему:
— Не могу сказать этого о себе, товарищ доцент. Мне кажется, если бы человек хорошо себя изучил, он бы заранее знал, как поступит в том или ином случае.
Неожиданные решения, конечно, остались бы, но не было бы решений абсурдных. Ведь все ошибки мы совершаем от незнания. Вот, скажем, вы можете быть довольны собой, чувствовать себя даже счастливым, а на самом деле ведь этого нет.
— Как так — нет? — Суопис удивлен.— Если я чувствую себя счастливым, значит, я счастлив. Счастье подчас может быть обманчивым, но все равно я испытываю это доброе, сладостное чувство.
Инга молчит. Гораздо дольше, чем нужно ее гибкому уму подготовить ответ. Ответ, кстати, уже наготове — это видно по ее глазам, — но она не может решить, быть ли ей откровенной до конца и на этот раз.
— Я-то не думаю, преподаватель...— Опустила глаза, снова подняла, смотрит на него кротко, как бы с жалостью.
— Чего не думаете? — Ему невыносимы этот ее взгляд и затянувшееся молчание.
— ...что вы счастливы.
— Что счастлив?.. Не думаете?..—он потрясен этой беззастенчивой откровенностью. Потрясен и так выбит из колеи, что машинально повторяет эти слова еще несколько раз, пока не хватается за продолжение мысли.—А кто вам говорил, что я несчастлив? Не играйте в ясновидящую, товарищ Эренайте.
— Никоим образом, преподаватель! Я только хотела сказать, что других мы знаем лучше, чем себя.
«Вы? Меня... Поизучайте-ка лучше себя, барышня!..» На лице Суописа едва заметная усмешка. Почти злая ухмылка. «М-да... Однако она не такая скромница, как показалось поначалу...»
— Это давно уже сказано другими, уважаемая Инга. Я не подозревал, что вы язвительны.
— Я?! — Она ошеломлена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145