Надо во что-то верить.
— Тоже мне новость! — прыснул Таурас.— Факт. В человека. В прекрасное. Бороться за правду.
— Я тоже некогда так думал. Оказывается, этого недостаточно.
— Что же еще?
— Скажи, какую правду ты имел в виду?
— Ну... правду времени.
Гудинис, закинув ногу на ногу и покачивая ею, меланхолично почмокал губами и тихо проговорил:
— Запомни раз и навсегда, сын, существует только одна правда. Правда.
— И дураку ясно,— поспешил согласиться Таурас и переменил тему: — Сегодня хоронят Байораса. Пойдешь?
Гудинис медленно повел головой из стороны в сторону.
— Пошел бы, но не доверяю этому устройству,— он небрежно большим пальцем постучал себя по груди слева.— Сходи-ка лучше ты с друзьями.
Март 1965 года.
Мокро и скользко.
Таурас пошел.
То была какая-то золотая пора, когда он еще умел и смеяться, и радоваться, когда хватало всего четырех часов сна в сутки, когда с утра и до самого закрытия он
мог сидеть в библиотеке, но возвращался домой бодрым, без малейшей усталости и рассказывал отцу обо всем, что узнал нового. Таурас сыпал фамилиями современных авторов и испытывал приятное чувство превосходства — отец явно отстал, безнадежно отстал, эти имена ничего не говорили ему.
В библиотеке он и встретился с Юле.
Она сидела за соседним столом, прикасаясь кончиками пальцев ко лбу; ее тонкие нежные руки золотились солнечным загаром, спина под скромным летним платьем казалась напряженной, как у балерины; на ногах белые босоножки, виднелись едва тронутые лаком ногти ног. Ощутив на себе его изучающий взгляд, она левой рукой поправила платье на коленях и непроизвольно стрельнула в сторону Таураса глазами пронзительной голубизны. Едва ли увидала его — взгляд был как у только что проснувшегося человека, однако через минуту, строго нахмурив брови, повернулась к нему еще раз. Таурас дружески улыбнулся и тут же уткнул нос в книгу, словно показывая, что не собирается нарушать ее покой.
Однако читать дальше уже не мог. Охваченный необъяснимой озорной радостью, подсунул ей записку: «Зверски нет времени, но я хотел бы с вами встречаться».
Она ответила: «Вы зверски смешны».
Таурас: «Прекрасно. Будем смеяться вместе. Согласны?»
Она: «Это невозможно».
Таурас: «Возможно!!!»
Вышли они вместе и всю дорогу до ее общежития болтали о разных пустяках и непрерывно смеялись. Юле совершенно не умела сдерживаться, хохотала до слез, когда Таурас с невинным видом нес какую-то чушь; прохожие на них оборачивались, но ему было на все наплевать, дурашливо-счастливый, он словно окунулся в сказочный источник живой воды. На прощание вдруг крепко поцеловал ее в щеку, оба были смущены случившимся, и у Таураса невольно вырвалось:
— С тобой хоть в Клондайк!
Они снова рассмеялись, но на сей раз смех прозвучал робко и неестественно.
— Это я. Не испугала? — услышал он в трубке и сразу же узнал — Даниэле! Резанула хорошо знакомая нагловатая ирония.
Таурас стоял босиком и с минуту молчал, до боли подгибая пальцы ног. Он и в темноте видел, как Юле приподнялась на локте и подперла ладонью голову.
— Слушаю,— наконец приглушенно выговорил он.
— Что, женушка уже спит? — Ирония плохо скрывала неподдельную боль.
— Да,— строго ответил Таурас.— Не знаешь, что ли, который час?
— Знаю,— печально вздохнула Даниэле.— Полпервого. Я только со вчерашнего дня в Вильнюсе. Может, рассчитывал, что я никогда не выкарабкаюсь из Клайпеды? А может, надеялся, что выскочу там замуж?
— Так что тебе нужно? — перебил Таурас.
В комнате вспыхнула настольная лампа. Обернувшись, он увидел, что Юле уже сидит в постели, обхватив руками колени, и смотрит на оконные занавески.
— Что нужно? Я в нескольких шагах от тебя, а спички кончились. Ты не мог бы вынести даме спички?
— В такое время? Имей совесть!
— Совесть? Ишь чего захотел!
Продолжать разговор было невозможно. Таурас увидел, что Юле взяла со столика его сигареты и неумело закурила.
— Ладно,— раздраженно буркнул он.— Принесу. Встречай.
Бросив трубку, он уселся на кровать рядом с Юле и попытался отнять у нее сигарету. Она мягко, но решительно оттолкнула его руку.
— Ну? — спросила, выпустив тонкую струйку дыма.
— Ты куришь? — недовольно проворчал Таурас.
— Изредка.
Сказала как человек, которому нечего скрывать.
Таурас вскочил и начал рыться в карманах висящего на стуле пиджака.
— 'Проклятье,— сказал, избегая смотреть Юле в глаза.— У тебя не найдется трешки?
Юле сидела как изваяние. На стене высилась огромная сутулая тень Таураса.
— Погляди в сумке.
Таурас мигом очутился в прихожей, прихватил ее сумку и вернулся назад.
Юле сидела с закрытыми глазами.
— Нет! — скрежетнул зубами Таурас и швырнул сумку ей на кровать.— Не стану же я в твоих вещах копаться!
Стянул со стула брюки, рубашку и принялся лихорадочно одеваться, боясь, как бы телефон не зазвонил снова.
Юле протянула недокуренную сигарету:
— Потуши!
Таурас поспешно придавил окурок в пепельнице и, согнувшись, стал шнуровать ботинки, только бы не видеть, как Юле копается в сумочке, отыскивая никому не нужную трехрублевку, только бы не видеть этих тонких, бесконечно близких обнаженных рук, трогательно торчащих из коротких рукавчиков ночной рубашки. Наконец он распрямился с искаженным от стыда лицом, на одеяле лежала пятерка.
— Я просил три.
— Других у меня нет. Это наши последние деньги.
Наши, наши, наши.
— Проклятье! — выдавил Таурас.— Вот проклятье! Понимаешь...
— Вернешься, расскажешь,— перебила Юле.— Ведь ты же вернешься, правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54