— А сам-то хозяин где?
— В избе.
Хинд сидел за столом и пересчитывал медяки, рядом лежал отцовский кисет из свиной кожи, в котором Хинд хранил деньги. Он сидел, навалившись на стол, и думал Деньги, полученные за корову, да пять рублей, оставшиеся за батраком. Их он, разумеется, никогда не увидит, придется вычесть из заработка. Он с тоской поглядел на деньги. Да, не густо. Он разглядывал их довольно долго, смотрел, не отрываясь, пока перед глазами не заплясали, не замельтешили разноцветные круги.
— Бог в помочь! — пожелал ему Аялик и перелез через высокий порог.
— Спасибо, — ответил Хинд, не поворачивая головы.
— Не нужны ли помощники? — попробовал пошутить судья, но это у него не очень-то получилось. Кто поставлен судить других, тому шутки не удаются. Не дожидаясь приглашения, он сел на ближний конец скамьи и некоторое время сидел, опустив глаза, словно надеясь найти на своих сапогах что-нибудь еще, кроме весенней грязи, при этом у него возле носа обозначились борозды морщин.— Деньги, они, конечно, счет любят, ежели только есть что считать,—
пробубнил он себе под нос, собираясь с мыслями. Хинд не отвечал, все смотрел на деньги тусклым неподвижным взглядом, и Эверт, как и полагается судье, произнес осуждающим тоном: — Право слово, зачем ты позволяешь парнишке крышу разорять?
— Какую крышу? — глухо отозвался Хинд, хотя и понимал, о чем речь.
— А на хлеву которая.
Хинд хотел было пуститься в объяснения, но тут им овладел гнев — и он выпалил:
— Тебе-то что за корысть, рушу я или строю, этот хлев мой отец поставил! Что хочу, то и делаю, захочу — все порушу!
— Экий ты, право слово, мальчишка. По закону все постройки, что на мызной земле стоят, принадлежат мызе,— терпеливо объяснил Эверт.— Ты всего лишь арендатор.
— Я тебя и слушать не хочу,— разошелся Хинд, и лицо его залилось краской.— Мой отец построил хлев, ригу и все остальное...
— ...и жертвенник,— оборвал его судья.
— Да, и жертвенник, и новый плетень поставил вокруг пристанища бога земли, старый-то сгорел.
— Сломай его и перепаши это место!
— На-ка выкуси! — показал Хинд чиновному соседу кукиш. — Это наследство моих предков.
— В Паленой Горе должен витать дух божий,— сурово поучал Эверт.— Как это сказано: «Да не будет у тебя других богов перед лицом моим!»
Хинд подпрыгнул как на пружинах, сгреб со стола деньги и сунул в карман шубы.
— Все, ухожу в теплые края, делайте что хотите,— отрезал он и зазвенел деньгами в кармане; на него снова нашло наваждение.
Судья был порядком удивлен, и борозды на его щеках обозначились еще резче. Помолчав немного, он сказал официальным тоном:
— Я пришел к тебе, Хинд Раудсепп, хозяин Паленой Горы, чтобы позвать на мирской суд в понедельник утром!
— Лучше бы ты дал воз соломы,— перестал звякать деньгами Хинд.— Давно ли у вас, у крючков, был. И батраку надо было положить за всю лошадь выплачивать, он совсем не слушается меня.
— Суд, равно как и бога, надобно уважать, Хинд Раудсепп,— ответил с полной серьезностью Аялик и медленно поднялся со скамьи.— Но так и быть, на первый раз прощаю... А в понедельник предстанешь перед судом.
И он, не попрощавшись, ушел.
РАСПРАВА
На сей раз за столом вместо заместителя судьи сидел сам судья — мыраский Сиймон, лейгеский же Биллем, вызванный в качестве свидетеля, дожидался в сенях, посасывая свою трубку. А так все было по-старому, если не считать того, что коннуский Андрее был сегодня небрит.
Перед судейской Хинду вспомнились слова батрака, которые тот прошептал в прошлый раз. Он снял шапку, длинные волосы упали ему на воротник, и, глядя в потолок, исступленно прошептал:
— Наше место свято и свято под нами!
Мюллерсон, точно шторы, опустил веки, казалось, он
спит или грезит под их сенью.
— До нашего уха дошли сведенья, будто ты, Хинд Раудсепп, без ведома мызы спускаешь имущество хутора,— произнес он сурово.— Корова уже продана, и ты, как показал лейгеский Биллем, будто бы искал покупателя на остальной инвентарь, живой и мертвый.
— Право слово, так поступать негоже, — поспешно добавил Аялик, чтобы показать суду, что и он усердно принимает участие в правосудии.
— Все равно скотине подыхать, кормить-то ее нечем,— бросил Хинд, теребя шапку.
В горле управляющего заклокотало и захрипело, он оперся обеими руками о скамью, закинул назад голову, обратил глаза к потолку, затем опустил веки и надолго замолчал.
— Корм — забота хозяина,— наконец изрек он, почувствовав облегчение.— О том, что давать скотине снежной весной, нужно было думать прошлым летом.
— Прошлым летом я хозяином не был.
— Верно, в прошлом году твой отец ездил в Тарту, чтобы принять новую веру,— повысил голос Мюллерсон.
Эверт Аялик горько усмехнулся.
— А кончился корм, ничего не остается, как крышу разорять,— чуть слышно промолвил он.
Управляющий мызы вздохнул с тяжелым хрипом.
— Выходит, Хинд Раудсепп крышу скоту скармливает?
— Вчера собственными глазами видал, как оруский Моорите, который нынче в Паленой Горе, дергал из крыши солому,— подтвердил Эверт.
— Как же это малец там оказался, ежели мы определили ею в Мыра? — спросил недоуменно Мюллерсон и повернул голову к Сиймону, сидящему по другую сторону стола.
Тот не сразу нашелся с ответом.
— Выгнали его из Мыра, и он весь в слезах прибежал к нам, деваться-то ему некуда,— пояснил Хинд.
— Детей он наших колотил, вот хозяйка его и выгнала,— согласился Сиймон, глядя в сторону.
— М-да, прошамкал управляющий, сомневаясь в правдивости слов Сиймона, затем повернулся к Хинду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41