Никто, кроме меня и нашей старой служанки, не знал о том, что моя тетушка тайком помогала ей. Однажды в полдень тетушка тихонько отозвала меня в сторонку и сказала:
— Слушай, Шриканто, вы, ребята, помогаете многим больным. Не приглядишь ты немного за Ниру?
С тех пор я иногда заходил к больной, покупал на деньги тетушки кое-что из еды и приносил ей. В ее последний час я один был при ней. Ни разу впоследствии мне не приходилось наблюдать такой страшной агонии при совершенно ясном сознании. Я весь дрожал от ужаса, слушая бессвязные речи умирающей.
Было новолуние. После двенадцати часов началась сильнейшая буря. На землю обрушился такой ливень, что казалось, наступил конец света. Я закрыл дверь и окна хижины и расположился неподалеку от больной в старом полу сломанном кресле. Вдруг Ниру тихонько позвала меня к себе, а когда я подошел, взяла за уши и притянула поближе.
— Шриканто, сейчас же уходи домой,— шепотом приказала она мне.
— Что ты, сестра! В такую бурю?
— Не важно! Прежде всего нужно подумать о душе. Я решил, что она бредит, и успокоил ее:
— Хорошо, пусть только стихнет немного, и я пойду. Ниру разволновалась:
— Нет-нет, Шриканто, уходи сейчас же. Не задерживайся, брат, беги!
Ее тон испугал меня.
— Почему ты гонишь меня?
Вместо ответа она схватила меня за руку и, указав на закрытое окно, воскликнула:
— Неужели ты хочешь погибнуть? Разве ты не видишь: за мной пришли черные стражники. Вон они, черные сипаи! Ты им мешаешь, и они грозят мне в окно!..
И тут началось: «Они вошли, они под кроватью! Над головой! Схватили меня! Тащат!»
Крики Ниру стихли только к утру, когда душа ее уже почти распрощалась с телом.
По сей день помню я события той ночи. Мне казалось, будто я в самом деле различал за окном черные тени. Теперь я смеюсь над своими фантазиями, но в ту
страшную ночь я, вероятно, пренебрег бы бурей и сломя голову сбежал бы от умирающей, если бы не слепая уверенность в том, что стоит мне открыть дверь, как я попаду в руки черных стражников. В то же время разумом я понимал, что никого здесь нет, что это лишь бред терзаемой агонией женщины. И все же...
— Бабу!
Я вздрогнул и, обернувшись, увидел Ротона.
— Чего тебе?
— Госпожа певица зовет вас к себе.
Дерзость певицы и удивила и возмутила меня. Ее поведение показалось мне просто неприличным. Принимая во внимание наши отношения в последнее время, подобное приглашение выглядело более чем странным. Однако я сдержал себя и не выдал при слуге своего неудовольствия.
— Сегодня я занят, Ротон. Сейчас ухожу. Передай госпоже, что мы увидимся завтра.
Но, как хорошо вышколенный слуга, Ротон умел выполнять приказания.
— Нет-нет, бабу. Она зовет вас сейчас,— почтительно, но твердо заявил он.— Вы очень нужны ей. Если вы не пойдете, она сама придет. Так она и просила передать.
Подумать только — явиться ко мне ночью, сделать посмешищем в глазах людей!
— Объясни ей, Ротон, что сегодня я никак не могу. Может быть, завтра утром, но не сегодня.
— Бабу, я знаю госпожу уже пять лет — она никогда не отступает от своего слова. Если вы не пойдете к ней, она непременно придет сама.
Это никчемное, глупое упрямство привело меня в ярость. Но делать было нечего.
— Хорошо. Подожди меня, я сейчас оденусь.
Я вернулся в лагерь. Слава богу, здесь уже все спали, в том числе и Пурушоттом. Лишь в шатре для слуг еще бодрствовало несколько человек. Войдя к себе, я быстро надел ботинки, накинул пиджак и взял ружье, которое лежало уже наготове. Затем вместе с Ротоном отправился к Пьяри. Окинув меня внимательным взглядом, певица решительно заявила:
— Ни на какое кладбище ты не пойдешь. Я удивился:
— Это почему?
— Опять почему! Да разве нет на свете привидений и всяких духов? Отправляться на кладбище в такую темень! Неужели ты действительно думаешь остаться живым?..
И вдруг она расплакалась. Я растерялся и молча смотрел на нее, не зная, как поступить. Да и кого не
смутило бы столь внезапное проявление заботы и беспокойства со стороне совершенно незнакомого человека, да еще выказанных глубокой ночью! Пьяри, однако, быстро овладела собой.
— Ты, видно, так и не научился быть благоразумным,— сказала она, вытирая слезы.—Будешь упрямствовать, как в детстве? Ну что ж, хочешь идти — иди. Тогда я тоже пойду с тобой.
Она схватила шаль и завернулась в нее.
— Прекрасно, идем вместе,— согласился я. Насмешка, прозвучавшая в моих словах, взорвала ее.
— О! Ты намекаешь на то, что из-за меня приобретешь дурную репутацию? Приехал, дескать, бабу охотиться, а сам по ночам таскается с певичкой глазеть на привидения! Видно, нет у тебя ни стыда, ни совести!
Ее голос звучал глуховато от едва сдерживаемого волнения.
— Нет, раньше ты таким не был.
В другое время ее слова возмутили бы меня, но теперь я не рассердился. Мне показалось, я вдруг узнал ее. Позже я скажу почему.
— Ты же сама знаешь цену общественному мнению,— попытался урезонить я ее.— Многие ли предполагали в свое время, что ты пойдешь по такой дорожке?
На мгновение лицо ее озарила улыбка, слабая, как рассеянный лунный свет в пасмурную ночь. Но только на мгновение. Она тут же спросила испуганным голосом:
— Разве ты знаешь меня? Кто же я?
— Ты — Пьяри.
— Это всем известно.
— Не знаю, хочешь ли ты, чтобы я рассказал то, что другим неизвестно. Думаю, что нет. Иначе открылась бы мне. Поэтому я предпочту помолчать до тех пор, пока ты сама не представишься. А сейчас я спешу. Прощай.
Пьяри с молниеносной быстротой загородила мне дорогу.
— А если я не пущу тебя? — вызывающе спросила она.— Ты что же, силу применишь?
— Почему не пустишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190