Посмотри, как он тяжело ступает. Как согнуты его плечи. В нем какое-то страшное оцепенение.
Люси . Я люблю тебя, как никогда, Камилл. Я люблю тебя до слез, до отчаяния. Мне страшно, мне страшно.
Камилл . Люби, люби меня, моя Люси. Мы никогда не разлучимся – ни здесь, ни там. (Он целует ее.)
Люси. Солнце мое, жизнь моя!

Входит Л а к р у а .

Лакруа . Где Дантон? Заседание началось. Все кончено, черт возьми. Я предупреждал, он медлил, пьяница, обжора! Все кончено. Отдан приказ об аресте Дантона, меня, вас, всех… Сегодня ночью должны арестовать четырнадцать человек. Пойди и сказки ему. Я иду домой, наплевать, – смерть так смерть!

Люси падает без чувств.



Занавес


Картина седьмая

Там же. Вечер. Бульвар освещен светом фонаря. Сквозь деревья виден закат. На скамье сидит Дантон. Между деревьями появляется Луиза.

Луиза . Это я, не бойся. (Садится около него.) Они никогда не посмеют поднять на тебя руку.
Дантон . Я не боюсь, я сижу спокойно.
Луиза . Сейчас была у Люси. Бедняжка плачет, умоляет Камилла пойти к Робеспьеру. Ведь они школьные товарищи. Робеспьер крестил у них маленького. Боже, мне кажется, все это – сон.
Дантон . Да, все это – сон.
Луиза . При мне пришел к ним какой-то незнакомый, сказал, что тебя ищут повсюду, по всему Парижу. Уедем.
Дантон . Я не хочу прятаться. Не бежать же мне за границу. Луиза, сейчас спускалось солнце, и моя тень протянулась до конца бульвара. Я долго глядел на эту красноватую тень. Вот истинный размер моего тела. Куда же мне прятаться? Когда человек вырастает до таких размеров, он должен стоять неподвижно. Ты говоришь – сон. Как странно, я весь оцепенел, – так бывает во сне, я весь точно пророс корнями. Когда я иду, мне трудно отдирать подошвы от земли. Мне хочется только одного: лечь на землю и заснуть. Да, Люлю, нельзя отвратить нож гильотины: если назначено ему пасть, он упадет на мою шею.
Луиза . Да хранит тебя пречистая матерь божия! Молись, молись со мной. Твой разум потемнел.
Дантон . Когда я был маленьким, мы с матушкой становились на колени перед кроватью и молились о нашей семье, об урожае, о хромом нищем, о короле. О чем мне сейчас молиться? Я уйду в темноту, в вечную тылу. И там я не хочу ничего ни помнить, ни о чем не сожалеть. Вот сладость смерти: забыть все.
Луиза . Ты же любишь меня хоть немного? Зачем ты отталкиваешь мою руку? Я не хочу разлучаться.
Дантон . Меня тяготят воспоминания. Их с каждым днем все больше. Сначала они шли в одиночку, теперь бредут в моем мозгу целыми толпами. Я слышу их страшные шаги, Луиза. Это кочевые орды воспоминаний. До твоего прихода я сидел и внимал, – улицы затихали, зажигались огни. Стало так тихо, что я слышал биение моего сердца. Понемногу все громче, все торжественнее шумела кровь в моих жилах. Ее шум походил на глухой ропот толпы. Я различал в ее таинственном шуме бешеные вопли, крики, лязг стали. Я различал, как завывали голоса в моей крови: сентябрь, сентябрь! Зачем он протягивает ко мне окровавленные руки?
Луиза . Разве ты забыл, – республика была на краю гибели.
Дантон . Да, да, я спас республику.
Луиза . Враги наводнили границы, двигались к Парижу.
Дантон . Да, да, герцог Брауншвейгский и прусский король двигались к Парижу. …герцог Брауншвейгский и прусский король двигались к Парижу. – Герцогство Брауншвейгское примкнуло к австро-прусской коалиция. Интервенция началась в 1792 году. В сентябре она представляла действительную угрозу республике. Именно тогда Дантон отдал приказ об уничтожении в тюрьмах сторонников монархии, опасаясь усиления внутренней контрреволюции.


Луиза . Париж был наполнен заговорщиками и предателями. Никто не мог удержать народ от кровавой расправы. В сентябре ты один взял на свою совесть спасение Франции.
Дантон . Пять тысяч ни в чем не повинных стариков, женщин, детей было зарезано в тюрьмах. Кто выдумал, что для спасения человечества нужно залить его – его же кровью. Я не верю более ни в себя, ни в тебя, ни в день, ни в ночь, ни в правду, ни в ложь! Луиза, спаси меня.

В глубине бульвара слышны голоса, виден свет факела.

Луиза . Матерь божия, помилуй нас!
Дантон. Это за мной. Идем домой, Луиза. Я не хочу быть пойманным, как уличный вор.

Дантон и Луиза уходят. Появляется Симон, солдаты с факелами, несколько граждан.

Симон . Клянусь гильотиной, – он где-то здесь! Я видел, как сюда пробежала его жена. Эй, Дантон! Живым или мертвым, а мы его захватим. Если он улизнет в Англию, республика погибла. Эй, Дантон!


Занавес


Картина восьмая

Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой. На первом плане Фукье Тенвиль перелистывает бумаги, рядом с ним Герман.

Фукье . Ты боишься Дантона?
Герман . Он будет защищаться. С остальными справиться нетрудно.
Фукье . А Камилл Демулен?
Герман . Этот не страшен.
Фукье . У него есть заслуги в прошлом. Все же он первый начал революцию.
Герман . Он ее и кончит. Змея ужалит собственный хвост.
Фукье (складывает бумаги в папку). В Конвенте Робеспьер победил пока что. Его речь произвела весьма сильное впечатление. Весьма.
Герман . О чем он говорил?
Фукье . Робеспьер говорил о чистоте принципов, о величии духа и о жертвах, которых требует революция. Когда он дошел до жертв, по скамьям пролетело веяние ужаса. Депутаты слушали в оцепенении, каждый ожидал, что будет произнесено его имя. Когда же выяснилось, что Робеспьер требует только выдачи Дантона и дантонистов, Конвент облегченно вздохнул, начались раболепные гнусные аплодисменты. Это была минута величайшей в истории подлости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182