Не судьба... Третий круг одиночества сжимал вокруг императора свое кольцо, ведя его к предсказанной французской гадалкой и уготованной Историей гибели.

Часть IV
ОДИНОЧЕСТВО ТРЕТЬЕ. АПОГЕЙ
Нет дела, коего устройства было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми.
Н. Макиавелли
Ощущение времени (первая половина 1870-х годов)
Объяснения происхождения главок под названием «Ощущение времени» приведены ранее, а потому мы имеем право и возможность перейти непосредственно к делу. Очередная из подобных главок посвящена началу и середине 1870-х годов, то есть тому времени, когда прошло примерно пятнадцать – двадцать лет правления Александра II, когда его реформы еще не стали достоянием истории, но общество уже смогло сделать какие-то предварительные выводы и дать первые оценки происходившему в стране. Если ограничиться самым общим и мало заинтересованным взглядом на указанные годы, то настроение современников событий можно выразить тремя словами: разочарование и недовольство. Однако эти слова вряд ли будут выражать действительное ощущение времени, скорее, они говорят об ощущениях значительной части отечественных и зарубежных исследователей данного периода.
Можно согласиться с тем, что российское общество 1870-х годов было и разочаровано, и недовольно, но если иметь в виду более подробную картину (а затем ограничиваться эскизами и набросками?), то она выглядела значительно сложнее. Прежде всего потому, что не стало объекта всеобщего отрицания – николаевской системы, покоящейся на крепостничестве, – который поневоле сплачивал людей самых разных политических взглядов. Теперь им ничего не мешало разойтись по своим идеологическим «квартирам», поскольку на первый план вышли вопросы о хозяйственном (и не только) будущем крестьянства и дворянства, о будущем суда и земств, о развитии системы образования, о цензуре и т. п., – на которые у каждого общественно-политического направления был свой ответ.
Впрочем, когда речь заходила о вопросах более общих о нынешней и будущей политической форме правления России или путях социально-экономического прогресса страны, то разноголосица, разнобой мнений становился еще более впечатляющим. Все чувствовали, что наступили новые времена, но это не столько радовало, сколько заботило людей. Ведь новшества сами по себе подразумевают лишь наступление перемен, а для граждан более важна направленность перемен, их ближайшие последствия, те блага или невзгоды, которые они несут.
Были, правда, люди, и люди весьма авторитетные, которые вообще отрицали наступление каких бы то ни было перемен в 1870-х годах. В одной из своих статей Л. Н. Толстой утверждал, что ничего не произошло, россияне по-прежнему остались рабами. Причинами этого рабства великий писатель считал действовавшие в стране законы, а в конечном итоге – государство, являвшееся создателем законов и проводившее их в жизнь. Нравственно-религиозный анархизм Толстого не нашел сколько-нибудь массовой поддержки, оставшись идеологической диковинкой, однако нетерпеливость, а то и нетерпимость, были свойственны не только литераторам.
На одном из политических банкетов, которыми поневоле была столь богата жизнь либерального лагеря России (а где они еще могли пообщаться и обсудить свои проблемы?), прозвучал тост за «новый порядок». Автор тоста провозгласил буквально следующее: «Я желаю, чтобы новорожденный пошел с первого же дня, чтобы все чувствовали, что у него сразу прорезались все зубы; чтобы никакая административная няня не налагала на него пеленок и свивальников...» Вот так, все и сразу! Между тем революционно-демократическая печать корила либералов за умеренность и печалилась, что они «ушли в мелочи». Сама она, конечно, мелочами не занималась, постоянно напоминая читателям о тяжелом положении крестьянства, разрушении сельской общины, и нападала на существующий строй, который, по мнению радикальных журналистов, порождал исключительно «бессовестную силу и бесчестную слабость», «общественную приниженность», рабство привычки, лицемерие и подлый страх. Народническая пресса с удовлетворением отмечала, что: «Слухи о бунтах против помещиков по случаю подложных известий о царских указах (революционерами подделывались указы от имени Александра II о необходимости передела пахотной земли – Л. Л.) упорно держатся».
Со всем этим трудно спорить и положение в деревне было действительно тяжелым, и слухам о новых царских указах крестьяне охотно верили, и рабских привычек вперемежку с подлым страхом хватало. Но не одно это, а то и совсем не это составляло суть выбранного нами для более подробного рассмотрения исторического момента. Если говорить о различии оценок, данных началу и середине 1870-х годов хочется обратиться к одному любопытному документу, сохранившемуся в архиве известного общественного деятеля В. А. Гольцева.
Он представляет собой список вопросов, живо интересовавших многих думающих людей в интересующий нас период:
– Что трудней – «сломать себя или же высказаться откровенно»?
– Нужно ли, чтобы «адепт идеи» непременно голодал и страдал?
– Не потому ли передовые идеи «так медленно проникают в жизнь», что их сторонники «слишком часто одеваются в сердитые красные мантии»?
– Кто выше «скромный Милютин, эмансипатор и тайный советник» или «популярный каторжник Чернышевский»?
Иными словами, для значительной части общества вопрос состоял не в том: реформа или революция, крестьянин или помещик, монархия или республика, – а в том, как сделать Россию страной, твердо идущей по пути прогресса, используя те обстоятельства, которые реально сложились, и тот «материал», который был под рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139