Так оно и случилось. Попадал ли в обледенение? Не раз, и особенно запомнился полет с Матвеем Козловым на ЛИ-2…Какая зыбкая вещь — известность и слава! Матвея Козлова знают немногие, пресса его не слишком баловала, а между тем по «гамбургскому счету» летчики и полярники определили его в самую первую шеренгу. Во время войны он совершил подвиг, который у летчиков стал эталоном мужества и высочайшего профессионализма. Когда летом 1944-го немецкая подводная лодка потопила сухогруз «Марина Раскова», доставлявший смену состава и грузы полярным станциям, несколько десятков моряков и пассажиров пытались спасаться на карбасах; никаких судов в районе бедствия не оказалось, на море свирепствовал шторм, и попытки на гидросамолетах произвести посадку на высокую волну были заранее обречены на неудачу. И тогда на спасение вылетел Матвей Козлов. Он разыскал в бушующем море карбасы, на которых люди умирали, сходили с ума от жажды, холода и голода, и произвел немыслимую, фантастически виртуозную посадку на штормовую волну — посадку, вызвавшую недоверие у тех, кто о ней слышал, но не у тех, кто ее видел и с борта карбаса был переправлен на борт гидросамолета. Чудо? Но оно было, и не одна посадка, а несколько! Я лично знаю двоих людей, спасенных с карбасов: Василия Коваленко и Павла Матюхова, оба радисты антарктических экспедиций.Трешников рассказывал об этом и других эпизодах из жизни замечательного летчика, а я в свою очередь припомнил случай, о котором Алексей Федорович знать не мог. Иногда я бываю на традиционных встречах полярных летчиков-ветеранов в гостинице «Советская», и вот однажды, когда Марк Иванович Шевелев из-за опозданий «недисциплинированных» никак не мог открыть встречу, он в сердцах сказал: «Все, больше никого не ждем, начинаем. Итак, товарищи…»И тут дверь в зал скрипнула, приотворилась, показалась седая голова… Шевелев замолчал, а все встали и в едином порыве стали аплодировать. Марк Иванович вздохнул и присоединился к аплодирующим: «Ну, только ради Матвея Козлова…»— Я бы тоже встал и аплодировал, — с чувством сказал Алексей Федорович. — Ну а что касается признания и славы, то характер у Матвея был не тот, который обожает высокое начальство. Вот если предстоял не простой полет — лучше всего лететь с Матвеем, а награждать — ого, сколько кандидатов! А летчики — чаще всего народ крупный, за ними невысокий и худенький Матвей был как-то не слишком заметен. В воздухе — другое дело, бог!
Мы говорили о многом: об Урванцеве, к которому Алексей Федорович относился с глубоким уважением, о Гербовиче, блестящую полярную карьеру которого прервала автомобильная авария, о Сидорове и других полярниках, которых Трешников высоко ценил; потом зашли на кладбище, и он повел меня к могиле своего друга Михаила Михайловича Сомова.— Многие годы я шел за ним, — сказал Алексей Федорович. — Он был начальником СП-2, я — СП-3, он руководил первой советской антарктической экспедицией, я — второй… Один из лучших людей, каких я встречал; мы дали его имя кораблю, который вместо старушки «Оби» стал основным для антарктических экспедиций. Михаил Михайлович очень любил Антарктиду, ему на долю выпала первая и очень нелегкая зимовка; этот камень-надгробие мы привезли оттуда…И еще одна могила, у которой мы долго стояли, — Анны Андреевны Ахматовой.— И в трудный период своей жизни, и после него Анна Андреевна жила во флигеле ААНИИ, — поведал Алексей Федорович. — Привыкла к своей крохотной и малокомфортабельной квартирке, о новой не хлопотала. Решили мы это сделать за нее, но — всякое добро наказуемо! — ко мне приехала очень воинственно настроенная Ольга Берггольц: «Вы выселяете Ахматову, нашего великого поэта, нашу гордость!» Вместо ответа я посадил ее в машину, повез на Суворовский бульвар и показал чудесную квартиру, которую мы выхлопотали для Анны Андреевны. «Все, завтра Анна переезжает, — решила повеселевшая Берггольц. — Извините — и большое спасибо!»Мы распрощались: ранним утром — спецрейс на Северную Землю. В ПОЛЕТЕ Из записной книжки: «Как я был грузом — Арктика, Антарктика, Дакар».Если ты, уважаемый читатель, захочешь посетить арктические острова и дрейфующие станции, заранее примирись с тем, что будешь не полноправным пассажиром, а дополнительным грузом. Почему дополнительным? Потому что основной — это баллоны с газом, ящики с оборудованием, продовольствие и прочие важные вещи; ну а если самолет недогружен — командир корабля, морщась и про себя чертыхаясь, по распоряжению арендатора, хозяина рейса, берет на борт нескольких человек — из расчета, что каждый тянет на сто килограммов. Если я и преувеличиваю с «морщась и чертыхаясь», то самую малость: с живым грузом и возни больше, и отвечай за него в случае чего, и права он качает — требует доставить не в Тмутаракань, а туда, куда ему положено прибыть. Это не исключает того, что в полете отношения между живым грузом и летчиками самые дружеские, — и те и другие принадлежат к сообществу полярников, и зависят они друг от друга, и работают друг на друга, и судьба у них часто бывает общая.Настоящим пассажиром, которого стюардессы кормили курицей и поили нарзаном, в Арктике я был лишь дважды, когда летел в Черский и обратно в Москву, зато десятки раз меня оценивали в центнер и предоставляли возможность устраиваться в грузовом отсеке по своему усмотрению: на ящиках, мешках с мороженой рыбой, на собственном рюкзаке или, если повезет, на запасном баке с горючим, где можно было роскошно вытянуться во всю длину. Мне это даже всегда льстило — из веса «пера» перебраться в тяжелую весовую категорию, с какой в Антарктиде принимают в «Клуб 100».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75