«Белая мгла» насквозь фальшива — как ведьма из детской сказки, обманывающая Иванушку-дурачка: огромный медведь — комок снега, окурок сигареты — фабричная дымовая труба. Ребята с мыса Ватутина рассказывали, что однажды увидели в нескольких метрах от вездехода чудовищных размеров птицу, вроде доисторического птеродактиля, — это была полярная сова. И забавно, и страшновато — будто ты попал в заколдованный мир, где тебя пугают, дурачат и могут сотворить с тобой что угодно.Между тем мы так и спускались на самом малом, от бочки к бочке, впереди — Миша Васильев, мы — за ним. За два часа прошли километров девять, до последней бочки. Теперь уже часто выходил сам Харламов, чуть не ощупью искал старые следы от гусениц. Когда находил, двигались еще на полсотни метров, но чаще не находил — и тогда двигались вслепую. Ну, не совсем вслепую, интуиция Харламова тоже чего-то стоила, но не раз ГТТ подходил почти что к краю обрыва и с ревом отползал назад.Из записной книжки — коряво, карандашом, сам с трудом разбираю: «Харламов следа не нашел. Ни одного ориентира. Вот что значит не провешать до конца спуск! Видимо, придется возвращаться, пока не замело свежую колею».Плохо я знал Харламова! С его колоссальной уверенностью и гордостью — признать свое поражение, когда еще был шанс?ГТТ рыскал по склону купола, натыкаясь на обрывы и улепетывая от них, как затравленный волк от флажков. Но мы все-таки спускались, метр за метром, и часа через два блужданий выскочили к замерзшему руслу речки, на берегу которой находилась летняя база геологов. Это уже была почти что победа, тем более что «белая мгла» совершила новое превращение — перешла в низовую метель. Тоже видимость ни к черту, но все-таки без колдовства и обманов, да и пойдем мы теперь по равнине, а не куполу, с которого можно загреметь на полкилометра вниз. Лишь бы найти треногу тригонометрического знака, главный ориентир, от которого к мысу Ватутина Харламов доведет ГТТ даже в пургу.Из записной книжки: «Рано обрадовались. Часов пять ползали в поисках треноги, но темнота, поземка, ничего не видно. Харламов делает галсы, режет свои следы, возвращается, снова галсы, сто раз меняет направление. Что делать? Харламов прикинул, что солярки осталось часов на шесть. Три варианта. Первый — рискнуть, продолжать искать мыс Ватутина. Второй — заночевать на летней базе, ждать, пока не кончится поземка. Третий — возвращаться на купол».Первые два варианта Харламов отверг: рисковать вслепую — недостойное дело, а на летней базе нет условий для ночлега. А раз так, то наиболее разумный вариант — возвращение на станцию для отдыха и заправки ГТТ.Но уже у самого подножия купола нас ждал неприятнейший сюрприз: нашу колею замело, к тому же подниматься пришлось против ветра. На сей раз Миша большую часть времени проторчал по пояс в верхнем люке, высматривая следы и лишь изредка ныряя в кабину, чтобы отогреться.Вновь мы блуждали по куполу, разыскивая бочки, и никак их не находили. Темнота, поземка… А спустя несколько часов, после того как гусеницы чуть не зависли над обрывом, край которого Миша не смог увидеть, Харламов решил прекратить эту безнадежную игру. Пришлось вторично спускаться с ледника на летнюю базу.— Мыс Ватутина? — ясным голосом спросил Лева, когда я толкнул его локтем в бок.Поразительная нервная система у моего друга! Часов десять нас швыряло и крутило, как горох в погремушке, с ног до головы засыпало из щелей снегом, а Лева почти всю дорогу безмятежно дремал. Будил я его раз десять.— Лева, чуть в овраг не загремели!— В Антарктиде трещины поглубже, — глубокомысленно замечал Лева, чуть приоткрыв глаза.В другой раз:— Взгляни хоть на «белую мглу», помнишь, рассказывал?— Действительно, «белая мгла», — констатировал Лева. — Ты понаблюдай, сплошные иллюзии, рассеянный свет… хр… хр…Любая дорога действует на Леву как сильнейшее снотворное — если сам не сидит за рычагами, когда он весь внимание и сосредоточенность. Но если с него снята всякая ответственность и едет он как пассажир — его глаза сами собой слипаются. Однажды в санно-гусеничном походе со станции Восток в Мирный на стоянке Лева заснул в «Харьковчанке» настолько крепко, что не проснулся даже тогда, когда его спальный мешок буквально примерз к стальному борту.А требует работа — Лева не спит сутками…
Летняя база — красиво и громко сказано: даже не щитовой, а фанерный домишко, который каким-то чудом не разносило ветром. Окошко выбито, единственная комнатка занесена по колено снегом, температура, естественно, как на улице — градусов двадцать ниже нуля. Лучше было бы пересидеть в ГТТ, но солярки осталось литров семьдесят, потом двигатель заглохнет и кабина выстудится за несколько минут.— Номер не люкс, — оглядываясь, сказал Харламов, — но другого мы не получим. Будем создавать уют.Лева забил разбитое окошко фанерой, мы с Мишей очистили часть комнаты от снега, а Харламов вытащил из наметенного в углу сугроба газовый баллон и задействовал плитку. Вскипятили в кастрюле снег, поели хлеба с салом, выпили кофе, согрелись, стало веселее — по крайней мере мне, так как я до того окоченел, что не оставалось сил дрожать каждой клеточкой тела.Спасибо Сидорову! Это он перед дорогой уговорил меня обуть его валенки с унтятами и штаны на меху («инкубаторы», как их называют полярники). А я еще отказывался, зачем, мол, если через два часа будем на Ватутина. Хорош бы я был в сапогах и кожаных брюках!Харламов довольно мрачно ходил из угла в угол.Часов семь-восемь назад мы должны были по расчету радировать Сидорову с мыса Ватутина — и словно растворились в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75