если спала, то даже веки не дрожали, если сосала, то была ненасытна, если ей было весело, то хохотала, если плакала, то слезы заливали все лицо, ну а уж если сердилась, то ее криками наполнялся весь дом.
— Я был точно таким же, когда был маленьким! — удовлетворенно заявил Гийом. — Будем надеяться, что ей достанется хоть немного вашего очарования, — добавил он, обращаясь к Агнес, которая с трудом находила в дочери сходство с собой или со своей матерью, в честь которой ее и назвали, пока однажды все вдруг не заметили, что у малышки будут серые глаза. С того момента Агнес позабыла о том, что больше хотела сына, и почувствовала себя совершенно счастливой. Она любила Гийома, Гийом любил ее, и они жили вместе в самом прекрасном доме на свете, любуясь чудесным пейзажем. По правде, большего от своей судьбы она и не требовала.
Тремэн тоже был счастлив в своей семье, да и дела его процветали. На его верфях в Сен-Васт построили уже вторую шхуну, которая должна была отправиться на Антильские острова. Первая встала под паруса через месяц после рождения Элизабет. Тремэн и его друг, парижский банкир Ле Культе, твердо верили в ценность привозимых из колоний товаров и уже довольно давно делали на них ставку. В Котантене Гийом не ограничился покупкой мельниц для производства бумаги и растительного масла в долине Сэры. Теперь он также владел частью зеркального производства в Турлавиле и стал убежденным сторонником использования местного угля после того, как узнал, что уголь, применявшийся на строительстве в Шербурге, привозили из английского города Ньюкасла. Он никак не мог смириться с тем, что кто-то мог работать с этими людьми. Ненависть, которую он питал к детям Альбиона, была неугасимой, так как в памяти его жили многочисленные зловещие картины. Проживи он и сто лет, в его ушах по-прежнему будут раздаваться тяжелые шаги солдат шотландской армии на козьей тропе в Фулонской бухте, перед глазами будут стоять усеянные телами Авраамовы равнины, од всегда будет помнить трагические рассказы Адама Тавернье и не сможет забыть о страданиях, причиненных Индии жадностью англичан. Однако с традиционным врагом и парижские салоны, и законодатели мод поддерживали хорошие отношения. Разгром у островов Ле-Сент, треск разламывающихся кораблей и стоны умирающих под падающими мачтами, — вся эта драма, вызвавшая «всеобщую печаль» и одевшая в траур столько прекрасных дам и элегантных сеньоров, отступила на второй план перед привлекательностью пошитых в Лондоне нарядов. Стали носить жилеты, короткие мужские штаны, а низкие сапожки с желтыми отворотами появились даже в гостиных, что, с одной стороны, устраивало Гийома, а с другой — огорчало, ведь, чтобы не выглядеть слишком старомодным, и ему пришлось подчиниться более практичной моде и даже признать, что так ему нравится больше. Но он по-прежнему оставался верен своему парижскому закройщику и не видел причины искать другого, по ту сторону Ла-Манша. Если он несколько раз и не воспользовался его услугами, то лишь потому, что в Валони появился новый портной, сумевший одеть своего клиента в соответствии с его вкусом.
Теперь он редко бывал в Париже, где английских путешественников стало значительно больше, и их принимали, с ними носились и всюду приглашали так, будто прошедшие века, да и век нынешний, по их вине не истекали кровью. Стоило Тремэну повстречаться лишь с одним из них, как его начинало трясти как в лихорадке, поэтому он по мере возможности избегал столицу. Он ездил туда лишь за покупками, переговорить о делах со своим банкиром или зайти в Королевское сельскохозяйственное общество, которое после проведенной Пармантье, Тиле и Брусоне реорганизации активно насаждало новые культуры: турнепс (предназначенную на корм скоту репу, завезенную из Англии, но весьма выгодную), кукурузу, привезенную из молодых Соединенных Штатов послом Томасом Джефферсоном, сорго из Африки и, наконец, картофель, который с каждым годом отвоевывал все больше полей.
Тремэн тоже посадил его у себя, впрочем, на этом поприще его опередила молодая госпожа де Варанвиль, которая активно и с приводящим в замешательство умением занималась угодьями своего мужа и даже расширила владения, купив землю недалеко от моря. Вместе с Гийомом они сожалели о том, что Северный Котантен был еще слишком беден по сравнению с Южным, где на жирных пастбищах вокруг Карантана и Изини паслись стада молочных коров, в изобилии дававших масло и сливки. Центральная его часть, с ее болотами, лесами и песчаными равнинами, служила своего рода границей между двумя районами, но и в Варанвиле, и На Семи Ветрах вскоре поняли, что земля может подарить прекрасные овощи и даже достаточное количество трав, благодаря которым Тремэн начал разводить лошадей. Скорее ради собственного удовольствия, чем на продажу…
Но этого было мало в представлении человека, решившего утвердиться на полуострове, продвигаясь как можно дальше. Гийом заинтересовался Гранвилем, располагавшим флотом рыболовных судов для ловли трески, который вырос настолько, что мог соперничать с Сен-Мало.
Подобная мысль пришла ему в голову, когда он побывал там во время беременности Агнес. Путешествие это было скорее возвращением к истокам. Его отец, доктор Тремэн, родился в Монсюрване, небольшой деревушке, раскинувшейся на краю знаменитой песчаной равнины под названием Десэ, о которой и поныне местные жители без устали пересказывали друг другу страшные легенды. Гийом надеялся купить хотя бы отчий дом, но обнаружил лишь обвалившиеся стены, заросшие ежевикой, крапивой и мелиссой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110