Работал я буквально круглые сутки и тем не менее много времени проводил со своими детьми. Столько мужчин с таким усердием трудятся во имя семейного очага, что практически не видят своих детей. А какой же тогда это семейный очаг? Слава богу, у меня все сложилось иначе.
И Джимми, и Рози, пока не подошли их школьные годы, чуть ли не целые дни проводили со мной на фермах. А Рози, всегда очень заботливо меня опекавшая, по мере приближения ее первого школьного дня начала относиться ко мне прямо-таки по-матерински. Она действительно не в силах была понять, как я сумею обойтись без нее и, когда ей исполнилось пять, постоянно из-за этого тревожилась.
– Папа, – говорила она с глубокой серьезностью, – вот я пойду в школу, как же ты останешься без меня? И ворота открывать, и доставать лекарства из багажника и все самому. Тебе же будет очень трудно.
Я старался ее разуверить, гладил по голове и повторял:
– Конечно, Рози, я знаю. Мне очень будет тебя не хватать, но как-нибудь я справлюсь.
И в ответ всегда солнечный взгляд, улыбка облегчения, утешающие слова:
– Ну, ничего, папа, я ведь буду ездить с тобой каждую субботу и каждое воскресенье. Значит, ты сможешь немножко отдохнуть.
Пожалуй, только естественно, что мои дети, наблюдая с самого раннего возраста работу ветеринара, замечая, какую радость дает она мне, выбрали себе профессию сразу и безоговорочно: они будут ветеринарами!
Намерение Джимми я мог только одобрить. Он был крепким, закаленным мальчуганом, и, конечно, тяготы нашей практики покажутся ему пустяками, но мне была нестерпима мысль, что мою дочурку будут лягать, бодать, сбивать с ног, топтать, не говоря уж о навозной жиже и прочих прелестях. В те дни ведь не было металлических станков, чтобы удерживать буйствующих гигантов, зато в немалых количествах еще держались рабочие лошади, а именно они постоянно отправляли ветеринаров в больницу то со сломанной ногой, то со сломанными ребрами. Рози твердо решила, что практиковать она будет только в сельских краях, а уж такая жизнь, на мой взгляд, годилась только для мужчин. Короче говоря, я убеждал ее, убеждал, пока не переубедил. Поступив наперекор и своей природе, и своим принципам.
Как отец я никогда не стремился обязательно поставить на своем – я был глубоко убежден, что детям полезней всего следовать своим наклонностям. Но когда Рози стала долговязым подростком, я не скупился на самые прозрачные намеки и даже прибегал к откровенно нечестным приемам, старательно подбирая для ее назидания случаи пострашнее и процедуры погрязнее. В конце концов она решила, что будет лечить людей.
А теперь, когда я вижу, сколько девушек учатся в ветеринарных колледжах, и вспоминаю, как отлично работали у нас две молоденькие практикантки, я начинаю сомневаться, правильно ли я поступил.
Однако Рози – хороший доктор и счастлива, а родители никогда не бывают уверены, что поступали правильно, какие бы наилучшие побуждения ими тогда ни руководили.
Впрочем, все это было еще в далеком будущем, а пока на обратном пути с фермы мистера Биннса моя трехлетняя дочка, примостившись рядом со мной, уже вновь с чувством выводила первый куплет своей самой любимой песни: «Беззаботные руки швыряют на ветер мечты»!

23

В 1950 году мой давний кумир Джордж Бернард Шоу, подрезая яблони в саду, упал с лестницы и сломал ногу. А я именно в ту неделю перечитывал некоторые его «Предисловия», вновь упиваясь его неповторимым остроумием, и радовался ощущению, что вот я опять соприкасаюсь с интеллектом, чьи горизонты уходили далеко за пределы, доступные большинству современных писателей, да и не только современных.
Известие о том, что с ним случилось, меня потрясло, и английская пресса, несомненно, разделяла мои чувства. Серьезнейшие вопросы внутренней и внешней политики были вытеснены с первых газетных страниц, и неделя за неделей встревоженные читатели начинали день, торопливо проглядывая очередной бюллетень. И как могло быть иначе? Я от души соглашался со всеми похвалами, которые выстукивались на журналистских пишущих машинках: «Литературный гений…», «Вдохновенный музыкальный критик, далеко опередивший свое время…», «Самый почитаемый драматург наших дней…».
Именно в это время сломал ногу теленок Каслингов, и меня вызвали к нему. Каслинги обитали среди вересковых пустошей высоко в холмах. Эти уединенные, далеко разбросанные фермы не всегда было легко отыскать. По дороге к одним приходилось нырять в сумрачные, полные чесночного запаха овраги, а к другим не вело даже проселка, ничего, кроме утоптанной тропки в вереске, которая неожиданно завершалась кучкой сараев.
Ферма Каслингов принадлежала к третьей категории и с гордым презрением к буйству стихий оседлала самую вершину холма. Единственной уступкой силам природы была купа удивительно выносливых деревьев, посаженных к западу от дома, чтобы укрывать его от наиболее постоянного из ветров. Все они совершенно одинаково клонились к каменным стенам, свидетельствуя, что безветрие тут было большой редкостью.
Я вылез из машины. Мистер Каслинг и два его дюжих сына уже шли неторопливой развалкой мне навстречу. Хозяин фермы был именно таким, каким его могло нарисовать воображение: дубленое сизое лицо, широкие костлявые плечи, готовые вот-вот разорвать залатанную куртку. Обоим его сыновьям, Алану и Харолду, было за тридцать, и они поразительно походили на своего отца вплоть до манеры ходить – руки засунуты в глубь карманов, голова выставлена вперед, подкованные сапоги цепляют булыжник. И никаких улыбок. Нет, они все трое были прекрасными людьми, но неулыбчивыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110