И Гетлиф поспешно продолжал излагать существо дела.
Я был взбешен. Вечером, встретившись с Чарльзом Марчем, я поделился с ним своими огорчениями и горько посетовал на характер Гетлифа. Он впервые так обвел меня вокруг пальца. Я был слишком возбужден, будущее представлялось мне таким страшным, а потому мне и в голову не пришло, что Гетлиф обманывает не только меня, но и себя. Это был человек, склонный к великодушным порывам, которые он, однако, глушил в себе, ибо, как только принимался обдумывать свои поступки, на сцену выступали осторожность, хитрость и лукавство. Они-то и одерживали в нем верх. Хотя прошло уже немало недель и месяцев со времени моего поступления в контору Гетлифа, я все еще не нашел правильного подхода к нему. Я не был уверен в том, что он выполнит хотя бы одно из своих обещаний, и не знал, как заставить его выполнить их. Гетлиф просто не мог не давать обещаний, как не мог не пытаться от них увильнуть.
Чарльз Марч, проходивший стажировку в другой конторе, нередко ходил вместе со мною в суд, чтобы посмотреть, как Гетлиф ведет процесс. Однажды мы сидели в 4-м отделении Верховного суда. Все протекало по давно установившемуся шаблону. Гетлиф едва не опоздал к началу заседания. Он влетел в зал, шаркая ногами, растрепанный и красный; вид у него был, как всегда, загнанный, грязный парик сбился набок, в руке он сжимал бумаги, Но вот он начал говорить и, глядя на него, временами казалось, что он нервничает, а временами — что он совершенно спокоен. Говорил он далеко не блестяще, сильно уступая в красноречии своему оппоненту. Скрипучий голос его был еле слышен даже в таком небольшом помещении, и все же Гетлиф сумел завоевать симпатии большинства присутствующих.
Во время перерыва на ленч мы с Чарльзом Марчем прогуливались по аллеям парка и обсуждали Гетлифа: мы с презрением называли его бездарностью и завидовали его успеху, не скрывая своей злости и Недоумения по поводу того, каким образом он этого добивается.
А вечером, зайдя в кабинет к Гетлифу, я заставил себя поздравить его с успехом. Гетлиф с важным видом посмотрел на меня.
— Мы должны быть счастливы, если имеем возможность помочь клиенту, — сказал он. — Ведь легче всего забыть, что выиграть дело больше в интересах клиента, чем в наших. Поэтому нужно быть очень осмотрительным.
— Но независимо от этого выиграть дело все равно приятно.
Лицо Гетлифа расплылось в улыбке.
— Конечно, приятно, — сказал он. — Ничто так не поднимает духа, как успех.
— Надеюсь, что когда-нибудь и мне доведется испытать подобные ощущения, — заметил я. — Если, разумеется, представится случай.
Гетлиф весело рассмеялся.
— Представится, мой мальчик, конечно, представится! Учтите, что наша почтенная корпорация возникла не вчера, а еще до царствования его величества Эдуарда Третьего. С тех пор в нашей профессии никто не проявлял спешки. Так что наберитесь терпения и делайте вид, что вы вполне довольны жизнью. Все мы через это прошли. В конце концов это идет нам на пользу. Но вот что я вам скажу, Элиот, — доверительным тоном продолжал он. — Правда, я не часто говорю это людям вашего положения. Так вот; я не вижу причин, которые помешали бы вам в будущем году зарабатывать себе на сигареты. И даже — правда, редко, очень редко — на сигары! — Он благодушно улыбнулся мне. — Да, приятно жить, когда все, что нужно, сказано и сделано!
Много лет спустя я понял, что, когда я стажировался у Гетлифа, я по невежеству недооценивал его как адвоката. То, что мы с Марчем, прогуливаясь по саду Темпла, возмущались его успехом, было вполне естественно. Однако (как ни трудно было нам, молодым адвокатам, с этим согласиться) Гетлиф обладал такими жизненно важными качествами, каких не было у нас. Мы переоценивали глубину и ясность своего ума и презирали Гетлифа за путаницу в голове. Но мы еще не обладали достаточным житейским опытом и потому не знали, что своим успехом люди обязаны отнюдь не уму, Гетлиф был путаник, однако преуспевал гораздо больше своих коллег, значительно превосходивших его умом, ибо был остер на язык и жизнерадостен, со всеми приветлив, любезен, не отличался особой сдержанностью в выражении чувств и любил свою профессию горячо и бесхитростно.
Однако нам с Чарльзом Марчем, преисполненным высокомерия юности, считающей, что ей нет равных по интеллекту, трудно было увидеть эту истину и тем более примириться с нею. Кстати, мне приходилось мириться не только с этим. Я, например, обнаружил у Гетлифа болезненную, доходящую до смешного скупость. Ему стоило физических страданий подписать чек или расстаться хотя бы с одной монетой. По вечерам, после очередного заседания, мы вместе заглядывали иногда в бар «Физерс», чтобы выпить по кружке пива. И как-то получалось, что платил за пиво всегда я, хотя доход Гетлифа составлял по крайней мере четыре тысячи фунтов в год, а мой — всего двести фунтов.
Да, первый год моего стажерства оказался не из приятных. Я тревожился, часто впадал в уныние. Вечера, которые я проводил с Чарльзом Марчем, были единственной отдушиной, когда я забывал о тревожных мыслях. И не только отдушиной — они значили для меня много больше. Чарльз стал моим лучшим другом. Он ввел меня в общество состоятельных людей с прочно установившейся репутацией, — людей, с какими до сих пор мне не приходилось общаться. История его жизни, как и история Джорджа Пассанта, настолько завладела моим воображением, что я решил рассказать о ней особо, вне связи с моей жизнью. Здесь же я лишь упомяну, что в первый год моего пребывания в Лондоне я стал бывать на обедах у родителей Чарльза на Брайанстон-сквере и в особняках его родственников, живших по соседству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139