Да, Михаил Иванович был член
ом не только, по крайней мере, двух масонских лож в Петрограде (одна из них
Ц военная), но и страннейшего учреждения, Верховного Совета народов Рос
сии, в котором, мне кажется, представители разных масонских лож обсуждал
и не-масонские вопросы политики и войны. [Этот «совет» сам не мог быть лож
ей, ибо по масонскому уставу разговоры о политике в ложе не разрешаются.] Н
о и об этом ничего точно сказать не могу. Здесь интересно другое: никто из
моих московских собеседников Ц членов «личной» ложи Михаила Иванович
а Ц обо всем этом ничего не знал. Это была, по версии Елбановского, «друга
я жизнь Мишеля». Мне же пока ничего не остается, кроме малоубедительного
предположения, что все сделанное и сказанное (включая вранье) им с феврал
я по октябрь 1917-го было для него исполнением его розенкрейцерских обетов.
Но война... Летом Дмитрий Набоков (дядя писателя) пишет из Лондона: «Премье
р и Михаил Иванович врут французам о боеспособности русской армии. На фр
онте плохо, очень плохо».
В Петрограде было еще хуже. И врать об этом было куда труднее. Петроградск
ий Совет явно становился хозяином положения в городе, а большевики (пока
неявно) Ц в Петроградском Совете. На это надо было закрывать глаза (»Вот с
табилизируем положение на фронте, и тогда...»). Михаилу Ивановичу, однако, с
тановилось все труднее закрывать глаза на то, чем был Премьер. Союзники в
оспринимали Премьера только через Михаила Ивановича, что приобрело хар
актер совершенно абсурдный: он излагал Премьеру свои мнения, тот их прил
ежно заучивал, а потом излагал их английскому и французскому послам в пе
реводе того же Михаила Ивановича, ибо языков не знал. Так Михаил Иванович
воссоздавал для союзников (а может быть и для самого себя) образ «революц
ионного Премьера», наделяя чертами отважного и мудрого государственно
го деятеля того, кто на деле был не более чем самолюбивым и капризным дема
гогом весьма умеренных умственных способностей.
И, наконец, самое страшное вранье Ц это он позвонил Бьюкенену (25-го август
а 1917-го) и сказал, что Корнилов поднял военный мятеж и идет походом на Петро
град. Верил ли он сам в эту легенду или опять врал, чтобы спасти лицо Премь
ера и дать тому козырь в его борьбе с Петросоветом? Когда его друг, генерал
Крымов, после отвратительной сцены, устроенной ему Премьером (тот прямо
обвинил его в государственной измене) застрелился (Михаил Иванович поло
жил ему в гроб перчатку), надежды больше не оставалось.
27-го августа, «в самый последний момент», Премьер вернул его с дороги в Мог
илев, в ставку Корнилова. Теперь Михаил Иванович точно знал, что Премьер н
е хочет знать правды о положении в армии и готов принести в жертву Корнил
ова, Крымова, кого угодно, только чтобы еще раз выпутаться. Ну что ж, значит
ему больше нечего делать с этими людьми. Ни с кем из них. Но это не привело к
решению. Сейчас он был необходим Премьеру более, чем когда-либо здесь, в П
етрограде, как залог его, Премьера, правоты и чести. Что поделать, Михаил И
ванович был одержим идеей своей почти божественной всепроникаемости: «
Ноги мои еще меня до вас не донесли. А как донесут Ц войду, как нож в масло!
Как входил в любую семью, страну, клуб, круг, общество, революцию, наконец. В
ойду и Ц все будет в порядке». Так ведь врал же! Теперь вокруг Ц хари, рожи
злобные, пасти орут свирепо. Миф его друзей-символистов, но как-то очень у
ж похабно осуществленный. Но все-таки, если «я Ц здесь, то ведь сделаю хот
ь что-то со всем этим, не так ли?» С этой «подвешенной» масонско-розенкрей
церской иллюзией надо было прожить еще месяца полтора-два. Наступила пр
екрасная ранняя осень.

Глава 11
Интерлюдия с наумом (урок мовизма)

В двадцатом веке, чтобы тема п
ревратилась в сюжет, необходим Ц еврей.
А. П.

1990 г. Август. Снова, как и год назад, Ц июль безвыходно-жаркий. Волшебная фа
була романа стонет во сне, не принося ни надежды, ни облегчения. Пытаясь ра
зорвать прежние ассоциации, запутываюсь в паутине будущих, давным-давно
сплетенных древней паучихой (из еще не виденных снов), висящей в правом уг
лу под потолком. Иван (Иван Михайлович) Ц еще живой, в Каннах, где та же прок
лятая жара. Здесь, в Блумсбери, я остаюсь для повторения урока прошлого ло
ндонского лета, ислингтонского лета, хэмстедского лета, хэмпширского ле
та... Прочь! Шаг вниз, и вижу Ц лифт, который еще работает. Почему? Последний?
Отчего, выдумывая прошлое, я вижу его подо мной, а не там позади? Не желая по
вторять истории того безумного набоковского музея в провинциальном фр
анцузском городке Ц оттуда перемещение в Россию проходило по горизонт
али Ц только один шаг вниз, в прохладный ранне-осенний Петроград 1917-го. На
в последний раз работающем лифте подняться на второй этаж, в квартиру с в
ысокими петербургскими потолками, его квартиру.
Что он тут делает, младший современник вечно стареющего прустовского мс
ье Свана? Как и тот, изящный в одежде и движениях. Как и тот, любим друзьями,
лелеем женщинами, удачник, счастливец. Я вижу их сейчас: две безупречно од
етые, великолепно обутые (well shod Ц and well gloved too) оболочки, набитые (well stuffed, о bathos!) чистым ст
раданием. У обоих на всей земле никого, кому можно было бы рассказать Ц да
что там, просто сказать об этом. О нем нельзя ни забыть, ни даже надеяться н
а его облегчение. Оно Ц неустранимая материя твоего бытия. Твоего Ц ибо,
если даже устранены причины его породившие, само оно остается в тебе тяж
елой разбухшей массой...
Но есть выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63