Когда она пришла в себя, он не откатился в сторону, но только крепче прижал ее к себе и перевернулся на спину так, что теперь она лежала на нем.
Ее волосы накрыли их блестящим облаком. Он ласкал шелковый пушок у нее на спине и чувствовал, как она понемногу успокаивается.
Разум постепенно возвращался к Мириам. Она вспомнила, где находится, но не хотела расставаться с ощущением счастья, наполнявшим ее минутой раньше. Опустив голову на грудь Риго, и замерев, она едва различала стук его сердца.
«Итак, это наше прощание», — слова эхом раздавалось у нее внутри.
«Сейчас я сделаю так, чтобы было хорошо тебе». Он не солгал. Это было чудесно. Но теперь все кончено. Он завлек ее в праздник тел, заставил желать его со слепой, необдуманной страстью. Это пугало ее холодный, расчетливый ум.
— Но ведь ничего, кроме этого, между нами нет? Так, Риго? — Она, не замечая, сказала это вслух, очнувшись от раздумий, только когда он приподнял ее и осторожно посадил рядом с собой.
— Совсем недавно этого… — он сделал многочисленную паузу, — было довольно.
Ничего нельзя было прочесть на его лице, когда он развернулся и начал одеваться.
«Чего я ожидала? Предложения выйти замуж?» — с тоской вздохнула Мириам. Ветер холодил обнаженную грудь, я она принялась натягивать разбросанную в беспорядке одежду. Мириам грустно отметила про себя, что, к счастью, платье на ней было темно-зеленого цвета. Пятна от травы будут не слишком заметны, когда она вернется домой. Домой к отцу, который никогда не мог даже в мыслях предположить, что она может принадлежать этому испанцу.
— Мне нужно зайти в дом и попытаться уложить волосы. Пожалуйста, подожди меня здесь, — прошептала она, не глядя на него.
Риго наблюдал, как она прошла в хижину. Минуту спустя Мириам появилась, заплетя волосы в две тугие косы и уложив их на затылке. Лицо ее было пепельно-бледным, но абсолютно спокойным.
— Думаю, будет лучше, если вы довезете меня до дяди Исаака и я одолжу у него лошадь.
— Ваш отец никогда не должен узнать, что незаконнорожденный дикарь обесчестил его драгоценную дочь, — горько сказал Риго, подзывая скакуна.
— Я сама лишила себя чести, Риго. И не хочу, чтобы отец терпел унижение по моей вине, — ответила она просто. Он подсадил ее на лошадь, ничего не ответив.
Холодный ноябрьский дождь стучал по стеклам библиотеки Исаака Торреса. Он смотрел из окна во двор на размытые силуэты деревьев.
— Не знаю, винить себя или радоваться, дружище, — пробормотал он.
Иуда отхлебнул еще вина и возразил:
— На твоем месте я бы радовался. Этот испанец опасен. Он никогда не станет одним из нас. И для тебя, и для всей вашей семьи очень хорошо избавиться от него.
— Может быть. Но я знаю, что Аарон будет очень опечален, получив письмо Бенджамина. Когда Мириам разорвала помолвку, мальчик и так почувствовал себя несчастным. Теперь он потерял еще и брата. Он рос, постоянно слушая рассказы о Наваро. — Он смущенно покачал головой.
— И твой племянник, и его сын всегда были глупыми! Аарон должен перевезти семью сюда, подальше от инквизиции, подбирающейся и к испанским колониям, а Бенджамин должен жениться на Мириам. Я попытаюсь поговорить с этим упрямцем. Если бы он согласился, я заставил бы Мириам подписать брачный договор. Но он, видите ли, женится на ней, только если она захочет этого!
— Я тоже считаю, что было бы лучше, если бы вся моя семья вновь собралась здесь. Но я не хочу неволить Мириам и Бенджамина. Опыт подсказывает мне, что это было бы ошибкой. Надо дать ей время разобраться в своих чувствах, Бенджамин уедет в Эспаньолу, и, может быть, поняв, что потеряла его, она напишет ему и попросит вернуться… или последует за ним.
— Пути Господни неисповедимы. Поживем — увидим.
Мириам сидела перед камином, наблюдая, как оранжевые языки пламени лижут черные камни очага, жалея, что и она не может оказаться там, в огне, и растаять вместе с дымом в холодном ночном воздухе. «Я ведь врач. Я ведь знаю об этом больше, чем невежественные крестьянские девушки, скидывающие рубашку для каждого проходящего мимо солдата».
Вертя чашу в руках, она чуть не плакала. Ее пальцы, стиснувшие бокал со страшным содержимым, побелели. Она с трудом разомкнула руки, словно мертвой хваткой сжавшие небольшой сосуд. Совсем мало — три капли на стакан теплой воды. Конечно, существует опасность и для ее собственной жизни, но она знала, что риск совсем невелик, если точно соблюсти дозу. Старая бабка-повитуха, рассказавшая ей о рецепте в прошлом году, успешно испробовала это средство на двух знатных дамах, которым сама Мириам позднее помогала.
Вспомнив крошечных мертвых младенцев, уже совсем сформировавшихся, обескровленных, неподвижных, она поняла, что не сможет совершить преступления.
«Я призвана защищать жизнь, а не отбирать ее».
Мириам пыталась убедить себя, что это профессиональная честь удерживает ее от решения использовать содержимое чаши, но понимала, что правда спрятана гораздо глубже, на самом дне ее души.
Она смотрела в огонь, представляя, какую боль и унижение испытает Иуда. Как могла она подорвать веру отца в свое благоразумие; как сможет вынести потерю его доверия? Сердце разрывалось при мысли об этом. Лучше уж покинуть родной дом, спрятаться где-нибудь в дальнем уголке Франции и всю жизнь прожить чужой там, где никто не знает ее. Где-нибудь в Бургундии, где есть иудейская община. Там она могла бы быть полезной.
«Это ребенок Риго, который даже никогда не узнает о существовании отца. Но я буду любить его за нас обоих».
Она поднялась и выплеснула содержимое чаши в огонь. Жидкость разлилась по железной решетке и, шипя, испарилась, смешавшись с дымом и растворившись в холодном ночном воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117