По-видимому, он и сам оказывается втянутым в интриги разных партий, и хотя в воспоминаниях затушевывает свою роль, но в других источниках она представляется не в особенно благоприятном свете. Быть может, жизненная школа не прошла даром, и тот наивный Усама, которого бабушка должна была предупреждать о готовящейся интриге, теперь стал опытным политиком. И в Египте он приобретает влияние. Около 1150 года по просьбе везира Усама едет с посольством в Сирию; однако конец пребывания здесь таков же, как и в Дамаске: [30] надо спасаться бегством, пробиваясь среди бедуинов и франков вооруженной силой. Второй раз Усама теряет свое состояние, разграбленное в пути при участии иерусалимского короля, не брезговавшего ремеслом пирата.
Опять Дамаск на десять лет (1164 – 1164) видит в своих стенах Усаму. Обстоятельства переменились: Буридов уже нет у власти, правит знаменитый Нур ад-Дин, такой же враг крестоносцев, как и его умерший к этому времени отец, мосульский атабек Зенги. Надежда когда-нибудь вернуться в Шейзар у Усамы окончательно пропадает: в 1157 году страшное землетрясение разрушает город, погребая под развалинами всех Мункызидов, собравшихся на семейное торжество. Из Дамаска Усама совершает паломничество в Мекку, пользуясь случаем проехать через Месопотамию (1160). Годы не ослабляют его военной энергии – в 1162 и 1164 годах он участвует с Нур ад-Дином в осаде и взятии принадлежавшей крестоносцам антиохийской крепости Харим. Там он, по-видимому, знакомится с властителем небольшого замка Кайфа, в области Диярбекра в Верхней Месопотамии.
Гостем этого эмира Усама проводит еще десять лет своей жизни (1164 – 1174). Годы берут свое: реже мы слышим про участие в сражениях, хотя охота по-прежнему влечет старца. На смену войне выступают другие интересы: свой досуг Усама посвящает теперь литературным трудам. Старость и мысли о вечном покое настойчиво направляют внимание к «людям Аллаха» – святым и анахоретам. Рассказы о них пестрят за этот период. Однако в основе характер Усамы не переменился, он все тоскует о былой шумной жизни, о войне, может быть, и о придворных интригах. Когда на горизонте восходит новая звезда, мечты начинают настойчиво влечь Усаму к засиявшему светилу. Великий Саладин, родственник дамасского покровителя Усамы Нур ад-Дина, начинает свое шествие с Египта. Там он в 1169 году появляется еще только везиром, но в 1171 году уже низлагает последнего фатымидского халифа и, признав номинально духовную власть Аббасидов, фактически является правителем Египта. Через три года он объединяет под своей властью Сирию и, утвердившись в Дамаске, проходит всю страну до Евфрата. Усама не в силах больше ждать. При дворе Саладина находится его любимый сын Мурхаф. Через него Усама добивается разрешения переселиться в Дамаск – в третий раз в своей жизни – и проводит там последние годы (1174 – 1188). [31]
Нерадостно, по-видимому, проходит у него остаток дней. «Нечего делать со стариком эмирам» – чувствует он сам, и действительно, великий Саладин, развлекшись немного стихами и воспоминаниями бывалого героя, скоро про него забывает. Кроме того, он возвращается в Египет, и только за год до смерти Усамы окончательная победа его над крестоносцами и взятие Иерусалима еще раз вдохновляют старого поэта-героя. Девяноста трех лет от роду он находит в себе силы обратиться с панегириком к герою мусульман. В 1188 году Усамы уже нет в живых; через сто лет на его могиле у подножия горы Касьюн, в Дамаске, за душу великого эмира из Шейзара молится знаменитый историк Ибн Халликан.

3

Причудливо извивается нить жизни Усамы, богата канва, на которой она выткана. Рядом с ним встают крупнейшие фигуры первого крестового похода: атабек Зенги, сын его Нур ад-Дин, великий Саладин; на втором плане группируются эмиры, богатыри, ученые, медики, анахореты. Отчетливее всех вырисовывается все же фигура автора со всеми ее достоинствами и недостатками, симпатичными и неприятными сторонами, фигура живая, как в фокусе отразившая в себе не какую-нибудь выдающуюся, исключительную личность, а частый тип мусульманского рыцаря. В этом особая ценность воспоминаний.
Рисунок, по-видимому, не прикрашен. Повествуя о своих ратных подвигах, Усама не без иронии над самим собой рассказывает, как однажды его вместе с другим всадником обратил в бегство один пехотинец. Только в рассказе о египетских мятежах он, кажется, немного расходится с историей, затушевывая свою собственную роль: «так много совершилось в то время гнусного», по его выражению. Хотелось бы нам не слышать и таких воспоминаний, как про убийство уже в десятилетнем возрасте одного слуги, где Усаму более всего поразила только слабость раненого. Плохо с нашими представлениями вяжется и бесплодная жестокость, когда Усама отрубает головы утонувших франков. Черты эти и важны тем, что дают облик живого человека, быть может, что-нибудь позабывшего по «наследственной от праотца Адама слабости», но не сознательно изменившего картину.
...В общем тона этой картины мягки. Глубокое чувство сквозит в воспоминаниях о семье, благоговение перед памятью отца, [32] на которого он смотрел «глазами любви», что не мешало, однако, подмечать и слабости (вроде увлечения астролябией). Даже против дяди, лишившего Усаму родины, не вырывается резкого слова – наоборот, подчеркивается сделанное им добро в военном воспитании племянника. Все превратности судьбы смягчаются тем, что «жизненного срока не изменить», но эта глубокая вера в судьбу, проникающая едва ли не каждый рассказ, не носит мрачного, подавляющего характера: ведь «когда люди твердо решат что-нибудь сделать, они достигают этого».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91