Во всяком случае, он отбросил мысли об этом, когда в зале появились граф с Агатой Фалон и епископ.
Джим воспользовался этим предлогом, чтобы избавиться от новых знакомых и занять место рядом с Энджи за высоким столом.
Было большим облегчением избавиться от, казалось, бесконечного ряда гостей, жаждавших познакомиться с ним и узнать, когда он примет легендарный облик Рыцэря-Дракона.
— Сэр! — раздался голос с места напротив, оттуда, где сидела Энджи.
Джим повернулся. Это была немолодая леди, его соседка за вчерашним обедом. Она явно обратила внимание на то, что он знакомится с другими гостями, и решила не терять времени.
— Как хорошо, что ты опять с нами, сэр Джеймс, — сказала она. — Я жажду узнать о твоих приключениях в облике дракона. Скажи, когда ты впервые обнаружил, что ты дракон?
Джим начал поспешно подбирать слова, которые могли бы перевести случившееся в нечто понятное и безвредное.
— Это случилось внезапно, когда я обнаружил, что моя жена исчезла.
Дама одобряюще улыбнулась:
— А потом, сэр Джеймс?
— Ну, это было в моем поместье в Ривероуке. Далеко-далеко от Англии. Я догадался, что это дело рук злого волшебника, так оно и было. Я отправился на его поиски и заставил его послать меня сюда, где оказалась Энджи.
А когда добрался, обнаружил, что ее захватил дракон, и я сам тоже стал драконом.
— Ну конечно! Как это захватывающе! А что потом?
Джим смирился с тем, что придется рассказать всю историю о Презренной Башне.
Какое-то время у него не было никакой возможности поговорить с Энджи. А когда возможность представилась, оказалось, что Энджи поглощена беседой с сидевшим слева от нее епископом. Джим так и не понял, как совершались перемещения за столом, но они совершались. Добрый князь церкви теперь сидел между Энджи и графом. В эту минуту говорил он, а Энджи очень внимательно слушала. Джим еще осмелился бы прервать Энджи, но у него не хватило смелости помешать епископу. Он сделал вид, что поглощен едой; к счастью, леди, которая расспрашивала его, занялась тем же — она явно была не только хорошим едоком, потому что заинтересовалась и вином, а потом время от времени задремывала, и в этот день Джим больше не услышал от нее вопросов.
Джим не мог общаться с Энджи, потому что епископ любил поговорить, и остался один на один с едой и питьем — весьма опасное положение для каждого, кто не хотел объесться или опьянеть. Три часа спустя, когда Энджи и большинство других дам покинули Большой зал, якобы желая остаться наедине, пиршество приняло совсем иной характер. Оно превратилось в нечто странное, чего Джиму до сих пор удавалось счастливо избегать.
Он привык после полудня беседовать за столом, — это было принято среди сельского дворянства. Посиделки продолжались до вечера или до тех пор, пока не зажигали свечи или факелы. Но там, где Джим бывал раньше, посиделки проходили в узком кругу, и кто-нибудь вроде Геррака де Мера, отца Жиля, обладавшего железными кулаками, поддерживал подобие порядка. Это были обеды с близкими друзьями, которые более-менее придерживались правил поведения за столом, и беседы оставались осмысленными, пока общество не расходилось.
Но рождественские обеды у графа, как Джиму уже доводилось слышать, были совсем другого рода.
Джим не был совсем несведущ. Он знал, что подобные ситуации легко возникают на многолюдных сборищах, где в попойку вовлекались почти все мужчины, не только те, кто ладил друг с другом. Вообще говоря, он наблюдал подобные ситуации в двадцатом столетии в некоторых барах, посещаемых не очень приличной публикой, или на вечеринках подростков, где веселье подогревала обильная выпивка. Такие вечеринки почти всегда кончались одинаково; все напивались, шумели, а иногда и дрались. Джим догадывался, что послеобеденные беседы на ежегодных встречах у графа проходят бурно.
Но он явно недооценил этих людей. Он почему-то ожидал, что железные рамки хороших манер заставляют дворян не распускаться, даже если они веселятся вдали от дома. Оказалось, что он очень ошибался. Правда, это было не заметно, пока продолжался обед и гостям предлагали новые блюда. Но многие уже насытились и озирались выпученными глазами, не в состоянии проглотить больше ни крошки.
А если гости больше не могли есть, они уже не могли и пить. Стоявшие на столах кувшины с водой, чтобы разбавлять вино, пользовались все меньшим успехом.
Джим думал, что немногие оставшиеся за столом дамы будут напоминать мужчинам о хороших манерах. Он забыл, что леди в этом веке так же свободны в поведении, как и мужчины.
Зал наполнился пьяным и непристойным ревом. Этот рев могло извинить лишь то, что, как ни странно, он был весьма мелодичен. Если вечеринка достигала той стадии, когда люди испытывали потребность петь, то пели на удивление хорошо. Джима это весьма удивило. Хорошо пели все, включая простого пахаря.
Джим не раз повторял себе, что здесь нет ничего удивительного, но все же каждый раз поражался. Пение — одно из тех немногих занятий, которые ничего не стоили, и следовательно, каждый имел большую практику, а потому любые посиделки могли поспорить с квартетом ветеранов хорошего хора.
Единственной проблемой было то, что в этом веке в каждой местности пели свои песни, и разные группы исполнителей неминуемо мешали друг другу.
Помощь пришла с неожиданной стороны.
— Тихо! — проревел граф, поднимаясь из-за стола. — Тихо, черт побери! Я сказал — тихо!
Он кричал и кричал, и в конце концов его призыв услышали все — шум стих. Смех и разговоры замолкли, поющие угомонились, и вскоре в зале не слышалось даже шепота,
— Так-то лучше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140