Тем временем господин Глоаген вскрыл письмо и пробежал его глазами.— Калькутта, — воскликнул он, — черт возьми! Кто может мне писать оттуда? — пробормотал он вполголоса, затем продолжал вслух:— Вот так новости!.. Полковник Робинзон, мой beaufrere, осмелился отдать Богу душу и назначить меня опекуном своих детей и в то же время своим душеприказчиком. Точно снег на голову!.. и на что это похоже? Человек, которого я ни разу в своей жизни не видел и от которого имел всего лишь одно письмо, целых тринадцать лет тому назад, в котором он уведомлял меня о смерти моей бедной сестры…Поль-Луи смутно помнил, что одна из сестер, или, вернее, сводная сестра его отца, дочь его деда от другого брака, была замужем за английским офицером, служившим в Индии. Кроме того, он вспомнил, что слыхал когда-то и о том, что она скончалась там от холеры. Вот все, что он знал о них.— Письмо это пишет solicitor, то есть, иначе говоря, тамошний ходатай по делам, или адвокат, словом, нечто в этом роде, — продолжал господин Глоаген. — Эти господа ничего не стесняются! Послушайте только, что он мне пишет: «Калькутта 14 июля 1882 года. Милостивый Государь! С душевным прискорбием имеем честь уведомить вас о том, что высокоуважаемый подполковник Жорж Плантагенет Крузо Робинзон, командор ордена Бани и кавалер Индийской Звезды, командир сто одиннадцатого Ее Королевского Величества Великобританского стрелкового полка, скончался восьмого числа текущего месяца на месте службы своей в Калькутте. В силу собственноручного завещания покойного, написанного девятнадцатого марта текущего года и хранящегося у нас, копия которого прилагается вам при сем, покойный назначает вас опекуном своих детей и в то же время одним из своих душеприказчиков. В ожидании ваших распоряжений имеем честь заверить вас, милостивый государь, в полной нашей готовности служить вам. «Сельби, Грахам и К°», Поверенные по делам.» — Удивительно приятно, нечего сказать! — с видимым чувством досады и неудовольствия продолжал господин Глоаген. — Я, которому до глубины души противны всякие расчеты и денежные дела, вдруг ни с того ни с сего, вопреки всякому ожиданию, назначаюсь опекуном каких-то совершенно не известных мне детей в Индии… И уж, конечно, на мою бедную голову обрушивается при этом уйма всякого рода запутанных денежных дел по сохранению более или менее крупного состояния в рупиях и стерлингах, всякого рода ответственность, хлопоты и обязательства без числа… Такого рода казусы случаются только со мною!.. Но, может быть, с Божьей помощью мне еще как-нибудь удастся отделаться от этой непрошенной чести… Да, Да… я непременно постараюсь это сделать, постараюсь уклониться от этих обязанностей, хотя бы уже только . потому, что за дальностью расстояния и очевидной невозможностью быть настоящим добросовестным опекуном этих сирот, я не считаю себя вправе принять на себя эту тяжелую ответственность… А вот и само завещание!..При этом господин Глоаген развернул огромного формата лист гербовой бумаги, почти не уступавший по своей величине номеру «Таймса». Бумага была исписана в два столбца красивым круглым почерком; текст одного столбца был французский, другого — английский.Наш археолог прочел вслух следующее: «Калькутта, 19 марта 1882 г. Таково мое завещание и последняя моя воля. Хотя я в данный момент нахожусь в полном здравии и душевном, и телесном, но имею серьезные основания думать, что жизни моей угрожает опасность и что мне, может быть, вскоре придется проститься с нею, сделавшись жертвой глупого чувства мести какого-то неведомого мне врага, который в последнее время не раз напоминал мне о себе то угрозами, то неудачными до сих пор покушениями на мою жизнь. Вот почему я счел нужным написать это завещание и изложить в нем последнюю свою волю, исполнение которой возлагаю на своих ближайших друзей. Живя вдали от родины уже более тридцати лет и встречая в родной семье лишь полное равнодушие и безучастие к себе, являющиеся у нас обычным уделом младших сыновей в отличие от старших, я мало-помалу совершенно разошелся со своей семьей и стал ей окончательно чуждым, как и она мне. Все то счастье, привязанность и любовь, какие выпали мне на долю в этой жизни, всецело дарила мне моя незабвенная, горячо любимая покойная жена, Эмилия Глоаген, которую, увы, слишком рано похитила у меня безжалостная смерть. С тех пор прошло уже тринадцать лет, но за все это время образ ее не переставал жить в моем сердце. Зная то чувство глубокого уважения и неизменной привязанности, которое покойная жена моя неизменно питала к брату своему Бенжамену Глоагену, бывшему археологу и палеографу города Нанта, в настоящее время поселившемуся в Париже, а также зная из отчетов различных ученых обществ и других специальных трудов о том, с каким успехом мой уважаемый шурин предается своим научным исследованиям и изысканиям, я, горячо сочувствуя ему и его делу, решил доверить ему, как единственному человеку из числа моей родни, заслуживающему название родственника, самое дорогое в моей жизни — моих детей, дочь Флоренс и сына Шандо, и прошу господина Бенжамена Глоагена, во имя той дружбы и любви, которые он всегда питал к их покойной матери, принять на себя обязанность опекуна и заменить отца моим бедным детям вплоть до того момента, когда дочь моя, встретив достойного человека, станет его женой, а сын мой окончит свое образование и пройдет все классы высшего военного училища, к поступлению в которое он готовится мною. Наследство мое состоит: 1) из шестисот фунтов стерлингов, помещенных под надежные проценты; 2) из недоимок моего содержания, которого я не брал в течение нескольких лет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66