– съязвил Хирш, начавший приходить в себя. – С топором мясника? Он уж точно белены объелся...
Шарриак проигнорировал его замечание.
– И знаете, кто это был? Бедняга Карсевиль, который свихнулся от своего поражения. Все произошло так быстро! Он напал на меня, я выстрелил в темноте наугад. Далее – экспертиза, отсутствие состава преступления. Меня это здорово подкосило. Никто не мог такого ожидать. Мне понадобится несколько месяцев, чтобы прийти в себя. Нет, не месяцы, а все то время, которое пройдет до вступления в мою новую должность. Жером, дай мне эту папку!
Я неторопливо положил ее на угол стола.
– Тебе она ничего не даст. Она к нам не относится.
– Я знаю. Это еще один признак умственного расстройства. Этот безумный Карсевиль схватил первую попавшуюся папку и топор, украденный на кухне. Затем стал набрасываться на всех, подобно душевнобольным в Америке, которые расстреливают целую школу. Сильный стресс... Неустойчивый характер, чрезмерная возбудимость, но главное – сильный стресс. Какая жалость!
– А Хирш? Как ты объяснишь?
– О Хирше не беспокойся. Ты его уже зарубил. Топором. Когда я думаю о нем... Я еще дешево отделался!
Впервые за все время я забеспокоился. Шарриак говорил совершенно серьезно. Чем больше он говорил, тем сильнее вживался в свой полицейский фильм. Этот тип был совершенно сумасшедшим. Я попытался обратиться к тому, что могло в нем остаться разумным.
– Это не пройдет, Эммануэль. Когда есть убитый, мало одних свидетельских показаний. Будет произведена баллистическая экспертиза, исследованы отпечатки пальцев. А ты их всюду оставил. Даже на топоре.
– Э, нет. Это Пинетти, а не я. Он прикоснулся к нему машинально, когда хотел оказать помощь Хиршу.
Я почувствовал, как от плеч по рукам побежали мурашки. Но я не отставал от него:
– А если я напишу тебе заявление, в котором признаюсь во всем?
– О, признания! Они ломаного гроша не стоят. Все от них потом отказываются.
Я очень медленно поднял руки, внимательно следя за тем, чтобы не вызвать раздражения у этого психа.
– А стоит ли, Эммануэль? Из-за какой-то работы... За это не убивают.
Он поправил очки.
Конечно же, за это убивают. Есть места, где тебя прирежут за пятьдесят франков. За часы, за пиджак, башмаки. И даже просто так, потому что ты посмотрел кому-то в глаза. Мы так мало значим...
Как вести себя, стоя перед вооруженным психопатом? Перед таким, кто всю неделю говорил об убийстве и теперь от слов переходит к делу? Поистине все мы оказались по ту сторону стены. И тем не менее я пытался его убедить:
– Существуют и другие решения, Эммануэль. Более простые.
– Для тебя, может быть.
– Нет. Для тебя тоже. Два трупа – это уже кое-что. Начнется серьезное расследование. Подозрения. Статьи в прессе. Для твоей анкеты не очень-то... Не вижу, что ты выгадаешь, если убьешь меня.
На его лице появилось мечтательное выражение.
– По правде говоря, я тоже не вижу. Вся эта кровь... Это будет так вульгарно! Есть решение получше. Мы вместе идем к дель Рьеко, будим его, и ты ему объясняешь, что замышлял в его главном штабе. А знаешь, еще не все потеряно. Разумеется, тебе уже не достанется такая же интересная должность, как мне, но семью-то ты прокормишь, если дети твои не слишком требовательны...
– А сам ты расскажешь ему, что делал в его кресле с этим ружьишком?
– Естественно. Я защищал его имущество и общественный порядок. Я услышал шум и прибежал. – Шарриак опустил глаза, выпятил губы. – Если подумать, я много не выиграю, – продолжил он. – Он поверит мне, но сомнение останется. Уж лучше вернуться к первому варианту.
Я сделал шаг назад, уперся спиной в шкаф и сказал:
– Эммануэль, ты по уши в дерьме. Ты не убьешь двух человек, даже если физически на это способен. Давай-ка все это прекратим, разойдемся и забудем. Все другие сценарии не годятся.
Он вздохнул:
– Да, но я же не знаю, что вы там нахимичили с компьютерами. Дельваля со мной нет, а наш друг Хирш запросто повесит мне лапшу на уши, и проверить я не смогу. Сделать вид, будто ничего не было, согласен. Да только это невозможно. Вы что-то сделали, а я в точности не знаю что; очень досадно...
– Мы ничего не сделали, нам не удалось войти в программу, – сказал Хирш. – Они защищены.
– Расскажи кому-нибудь другому! Не пришли же вы только затем, чтобы стащить старое досье.
– Даю слово, – сказал Хирш.
Шарриак вспылил:
– Твоим словом только подтираться! Здесь война, гражданская. Ты даешь слово, а как только бедняга поворачивается, стреляешь ему в спину.
– В таком случае не вижу выхода, – заметил я.
Шарриак переложил ружье.
– Когда говорят, что нет решения, это значит, что решение не нравится. А оно всегда есть. А то и несколько. Более или менее неприятных. А, кажется, одно я уже нашел... Пинетти, возьми это досье, отнеси в номер Карсевиля и спрячь, но не очень старайся. Потом возвращайся.
Мне полегчало оттого, что он, похоже, отказался от своих убийственных проектов.
– Это еще один план?
– Ничуть. Ты слишком много смотришь телевизор. В конце фильма плохой герой рассказывает о своих замыслах, а хороший ускользает, и все замыслы рушатся. Если не считать, что хороший – это я. И конечно, я не буду ничего объяснять. Остановим маятник и возвратимся к тому, что происходило полчаса назад: ты – в своей комнате с украденным досье, и ничего не случилось.
Он, естественно, тотчас предупредит дель Рьеко, и мне придется объяснять, как документы очутились в моей комнате. Никто не поверит в невероятную историю с ружьем. Шарриак был прав: ничего бы не случилось. Разве что открылись мои достойные сожаления действия, меня бы сразу прогнали под свист и улюлюканье и навеки внесли в черный список.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71