не унимался дьяк.
— Христом Богом клянусь, не знаю, — с трудом превозмогая боль, выдавил Чигирев. — В Москве мы лишь один день были и, окромя романовских людей, ни с кем знакомства не свели. Ежели не нашли вы их ни среди мертвых, ни среди пленных, так, верно, из Москвы они уже подались.
— А куда с Москвы пойти они могли?
— Да кто ж их знает? Может, в Сибирь возвернулись. Может, на север, к Беломорью, от царева гнева подальше.
— А может, в Литву? — предположил дьяк.
— Отчего же в Литву? — не понял Чигирев.
— К хозяину вашему, королю Жигимонту.
— Да откуда же нам короля Жигимонта знать? — изумился Чигирев.
Он не без усилия над собой выговаривал имя польского короля Сигизмунда на русский лад, хотя еще перед отправкой в экспедицию долго приучивал себя говорить так, как это делали на Руси в шестнадцатом веке.
И тут же, повинуясь мановению руки дьяка, палач начал вращения колеса, вновь заставив историка орать от боли. Когда пыточный инструмент был возвращен в прежнее положение, дознаватель произнес:
— Вор Петька Малахов на той же дыбе пока-шал, что десятник Игорь литовские премудрости сабельного боя знал. Откель?
— Не литовские это приемы, а китайские! — чуть не плача выдохнул Чигирев. — Много боевой премудрости, здесь не ведомой, узнал он, Странствуя в Китайской земле.
Дверь застенка отворилась, и в пыточную, тяжело ступая, опираясь на длинный резной посох, вошел высокий, статный пожилой мужчина, одетый в богато украшенную боярскую одежду. На пальцах незнакомца сверкало множество перстней с крупными драгоценными камнями. Дьяк и палач тут же низко поклонились вошедшему.
— Здрав будь, царь батюшка, — подобострастно произнес дьяк.
Чигирев похолодел. Перед ним был сам Борис Годунов!
Не ответив на приветствие, Годунов уселся в кресло, которое только что занимал дьяк, сумрачно посмотрел на заключенного и произнес:
— Кто этот?
— Писарь Сергей Чигирев, — заискивающе пояснил дьяк. — При писаре боярина Федора состоял. При нем ту грамоту нашли, где Федор себя самозвано царем прозывает. Сказывает он, что сам с доносом к твоим слугам бежать хотел, да не поспел. Сотник, который взял его, сказывает, что сдался он по доброй воле.
— Почто пытаете? — спросил Годунов.
— Прибыл сей вор на Москву восьмого дня и ко двору боярина явился только в день, когда ты Федора под стражу взять повелел, — ответил дьяк. — А людишки романовские сказывают, что товарищ его, с которым они вместе на Москву заявились, аки литовец рубился. Вот и пытаем, не вступил ли боярин в сговор с королем Жигимонтом и не привез ли сей вор ляшскую грамоту.
— Не был Федор в сговоре с Жигимонтом, — небрежно отмахнулся Годунов. — Про то я уж ведаю. Литовскую же рубку мало ль кто ведает? А ты сам откель? — обратился он к Чигиреву.
— Из Сибири мы, — ответил тот. — В Красноярском остроге службу несли. Да порешили на Москву за службою вертаться. Не прогневайся, государь. Не со зла я против тебя встал. Как узнал, что замыслил худое против тебя боярин, в сей же час хотел к людям твоим с доносом бежать, да не поспел.
Годунов внимательно посмотрел на пленника, потом произнес:
— Будет с него. Плетей дайте, чтоб прежде знал, на чью службу идти, да гоните взашей.
Произнеся эти слова, Годунов тяжело поднялся и направился к выходу. И тут историк решился…
Нельзя сказать, что приговор царя его не устраивал. Получив наказание, он вполне мог на законных основаниях покинуть Москву, вернуться к тому месту, где было пробито «окно» в его мир, и таким образом относительно благополучно завершить свое участие в неудавшейся экспедиции. Но сейчас он хотел иного. Прекрасно понимая грозящую ему опасность, историк сказал:
— Прости, великий государь. Дозволь слово молвить.
Годунов обернулся. На лице его отразилось удивление. Дьяк от ужаса, казалось, готов был провалиться сквозь землю. Палач поднял кнут.
— Говори, — нахмурив брови, бросил царь.
— Слышал я в боярских палатах, как человек князей Черкасских, что при боярине Федоре Никитиче состоял, сказывал, будто он — чудом спасшийся царевич Дмитрий Иоаннович, — Сглотнув, произнес Чигирев.
В комнате повисла напряженная тишина. Все взгляды устремились на Годунова. Несколько секунд царь стоял неподвижно, а потом расхохотался. Тут же подобострастно захихикал и дьяк.
— Да ты разумеешь, холоп, что за околесицу несешь? — закончив смеяться, нахмурился Годунов.
— Не околесица это, великий государь! — выкрикнул Чигирев. — Все, как слышал, говорю.
Удар бича снова заставил его скорчиться от боли.
— Потешил ты меня изрядно, — промолвил Годунов. — Ладно, пес с тобой. Живи. Тока про сие услышанное более никому не сказывай. И про грамоту, что у боярина нашел, тоже. В грехе ведовства Федор уличен, за то и кару понесет. А государь на земле, аки господь на небе, един есть. Власть царская от бога дана. Не может ни один хрестьянин о скипетре царском помыслить. Когда люд московский на царство меня звал, долго я решиться не мог, много молился. Но, видать, уж в том Божья воля, и принял я крест сей. А коли кто сам о венце царском помыслит, так то грех величайший, ибо бунт есть супротив самого Господа.
Сказав это, царь собрался было уходить, но Чигирев снова остановил его:
— Если желаешь, вели смертью казнить, великий государь. Но ежели не поведаю того, о чем знаю, сам на себя руки наложу. В Сибири ведуны сказывали, что ждет Московскую землю три неурожайных года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119