— Как он изобразил Репина, окруженного красками, приготовленными для работы. Сам Шаляпин оценил эту работу по достоинству. Вы видели надпись, которую сделал Шаляпин Федор Иванов на своей карикатуре?— О да. Там было написано что-то вроде: «Браво, браво, милый Дени. Как быстро и как ловко это сделано».— Верно. Слово в слово. И действительно, невозможно не восхититься так быстро схваченными характерными особенностями образа великого певца.— Да, но все-таки немного зло. Неужели вас трогает только сатирическое портретное искусство?— Почему же? Мне безумно нравятся женские портреты. А не правда ли, женщины, изображенные на картине Владимира Измаиловича Граве «Силуэт» и «Портрет госпожи Смородской», очень напоминают Марию Николаевну? — он внимательно посмотрел на сидевшую рядом Машу. — Тот же четкий и ровный профиль, полные губы, даже прическа и та похожа.Ольга Николаевна на это ничего не ответила, а Мария улыбнулась генералу мягкой и очень грустной улыбкой. Ему вдруг стало неловко за столь неуместное сравнение. «Откуда такая печаль и такая недетская мудрость в этих девичьих глазах?» — подумал генерал.Карета мерно постукивала колесами о камни Шлиссельбургского тракта и мягко покачивалась на рессорах. Повисла неловкая пауза. Ольга, очень любившая Машу, понимала, как ей тяжело после смерти мужа. Чтобы как-то сгладить неловкость, она сказала:— Генерал, а вы были в Мариинском театре на прощальном бенефисе Вагановой?— Да, — задумчиво произнес Чернов, — жаль, что Агриппина Яковлевна уходит со сцены. Прекрасная балерина! Я помню, как она блистала в годы своей юности. Но возраст, ничего не поделаешь, — заключил он.— А помнишь, Маша, как княгиня Евгения Алексеевна Голицына, когда в Смольном институте должен был состояться очередной бал, все время напоминала нам, что такое танцы?Машино лицо осталось серьезным, но глаза заблестели.— Танцы — это приятная веселость, когда ее употребляют со скромностью и нравственностью, — процитировала она.И обе звонко рассмеялись. Но сразу же глаза Марии Николаевны погасли, и она опять задумалась, ее мысли витали далеко отсюда. Ей вспомнилось, как однажды Петр предложил принять участие в коллективной псовой парфорской охоте в Красном Селе.Такую охоту устраивала офицерская кавалерийская школа, в которой одно время учился муж Марии Николаевны. Он и раньше приглашал ее на охоту, но ее пугали звуки выстрелов, а главное, ей было жаль убитых животных. А тут она согласилась. Ей вдруг захотелось понять, что же так привлекало Петра в столь кровавой забаве.— Парфорская охота, — объяснял Петр, — это охота с поволоком. Зверя заманивают куском сырого мяса, пропитанного лисьим пометом, или куском приготовленной таким же образом губки, взятым в прочную сетку, которую выехавший перед началом охоты верховой волочит за собой на длинной веревке по заранее намеченному маршруту.— Но это же суррогат настоящей охоты! — возмутилась Маша.— Да, — согласился Петр, — но у этого вида охоты есть одно преимущество: кавалькада охотников не топчет посевы крестьян.Утро было морозное. Более пятидесяти мужчин и женщин, все верхом на лошадях, собрались на большой поляне за Красным Селом. Маша не заметила, кто дал сигнал к началу охоты, но вдруг затрубил рожок, нетерпеливо залаяли собаки, и всадники пришпорили лошадей. Маша тоже пришпорила жеребца и посмотрела на мужа: Петр — раскрасневшийся, с горящими от волнения глазами — был абсолютно не похож на того доброго, домашнего Петю, каким она привыкла его видеть. Но через минуту она забыла о муже. Какое-то первобытное, неведомое доселе чувство охватило ее. Казалось, что она и конь слились, превратившись в единое существо, несшееся навстречу ветру и грядущей опасности. Все закончилось так же внезапно, как и началось. Жертву освежевали, и охотники разъехались по домам. Карета генерала Чернова проехала мимо Каменноостровского летнего театра, в здании которого часто выступал императорский Михайловский театр и давал концерты Императорский Великорусский оркестр под руководством основателя В.В. Андреева.Въехали в город. Когда проследовали мимо дома князя Юсупова на Мойке, дамы попросили остановить карету, чтобы пешком пройти на Невский и зайти в магазин товарищества A.M. Остроумова. Фрейлины, любезно поблагодарив генерала Чернова за прекрасный вечер в Сосновке и гостеприимство, распрощались. Карета двинулась в сторону Невы и растаяла в дымке. * * * Наступил 1917 год — год двух революций: Февральской и Октябрьской, заставивших многих аристократов и представителей русской интеллигенции покинуть Россию. Финляндский вокзал в Петрограде. Среди отъезжающих и Мария Николаевна Демьянова. Ее провожают генерал от кавалерии Бобылев в штатском и его жена, по иронии судьбы тезка Демьяновой — Мария Николаевна. Сам генерал был когда-то начальником мужа Демьяновой, и после его смерти семья Бобылевых не раз помогала Маше.— Мария Николаевна, — Бобылев поцеловал ей руку, — вы правильно делаете, что едете в Анапу.— Не знаю, генерал.— Тс-с-с, тише, — Бобылев нервно оглянулся и тихо добавил: — Сейчас не то время, чтобы вспоминать наши титулы вслух. Я думаю, что младший брат Петра вам обязательно поможет.— Я только на это и надеюсь.— А где Александр?— Он уже с няней в вагоне.— Когда увидимся, теперь неизвестно. И увидимся ли вообще, — вздохнула Бобылева, целуя Машу. — Не мучьте себя, родная, и ваш муж одобрил бы это решение.— Не знаю, не знаю, — Маша обняла Марию Николаевну, потом подала Бобылеву руку: — Спасибо вам за все.Бобылев наклонился и, отвернув край перчатки, еще раз поцеловал Маше руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96