Длинным, тонким лезвием нарезал мяса и предложил Булдину. Тот отказался.
— Я сейчас вернусь, — сказал Михайло по-прежнему сидевшему на пеньке Сергею, а сам вышел за ворота.
Он обошел хату, подошел к машине, укутанной уже подвялившимися ветками вишен, затем поднялся на взгорок и долго смотрел в низину, где горели два огонька. Сизый туман превратился в парное молоко и недвижно висел, словно вата на новогодней елке. Он прислушался, ему показалось, что где-то поют, причем поют его гуцульскую песню, отчего на сердце Михайлы стало томительно печально. Но нет, это была не песня, это неспокойный хор цикад развлекал мир своим довольно виртуозным бельканто. К нему примешивался задумчивый хор лягушек и удары удода.
Михайло еще раз прошел вокруг сада и дома, и шаги его были бестелесно тихи, а дыхание словно сдавленное непонятным гнетом, когда и самому кажется, что жизни в груди больше нет…
Потом, ближе к полночи, взошла стареющая луна и покрыла сад с его ранеными вишнями, белые стены мазанки и дальние перекаты каким-то нечетким сиянием.
На попоне, кинутой под деревом, спал Серега.
Михайло, расстелив под грушей полушубок, в полглаза дремал, присушиваясь своим телом к малейшему звуку, которым одаривала ночь подлунное пространство. В один из моментов он почувствовал, как будто какая-то тень скользнула по его прикрытым векам, взбаламутив сознание тревогой. Он открыл глаза и взглянул на попону, на которой должен был спать Сергей. Но она была пуста и только сухой прошлогодний лист тихонька шевелился на ее крапчатом узоре. Михайло вскочил и шарахнулся за угол сарая: в метрах тридцати от него, в свете падающей к горизонту луны, увидел удаляющуюся фигура своего помощника. В ней нельзя было обознаться: спотыкающаяся походка, сутулая, как бы падающая вперед спина и нелепое порхание рук. Украинец не стал его окликать, легким бегом настиг Серегу и, дернув за плечо, обронил на землю.
— Не надо, — беглец заслонился руками, сквозь перекрест которых сверкал безумным страхом Серегин глаз. — Не надо меня убивать, Михайло, я все сделаю…
Однако Михайло не собирался его щадить. Раз за разом он бил ногами по Серегиной груди, стараясь носком угодить в поддых, бил в то место, откуда исходил страх и при этом люто бросал слова: «Я те побежу, сученок, я те побежу…» Учил Серегу жизни до тех пор, пока у самого не заныли пальцы ноги. Затем Михайло развернулся и пошел к хате. А на сталью сереющей тропке продолжал лежать и корчиться в страданиях бомж Серго Орджоникидзе.
Он вернулся на попону, когда было далеко за полночь. Он улегся на бок, скорчился, словно эмбрион в чреве матери, и, всхлипывая, упал в полудрему. А вскоре тырчком ноги под ребра его разбудил Михайло. «Пора, москаль, процювати… Ослободи машину» , — сказал он и пошел в хату будить чеченцев.
Но «чечня» еще спала крепким предутренним сном. А когда Михайло вошел в горницу и на двери стукнул крючок, спящий на диване Булдин бросил руку к лежащему на коврике пистолету и наставил его на Михайло. Однако тот, не обращая внимания, на угрожающий жест Булдина, включил в комнате свет и негромко сказал: «Хватит лежачи, через сорок хвилин надо видижджати…»
Булдин окликнул своего молодого товарища, но Ваха спал мертвецким сном.
А в это время Серега, в полуобморочном состоянии, откидывал от ЗИЛа ветки вишен и проклинал свою бедолацкую жизнь. Он смотрел на небо и решал — где, в каком месте ему лучше дать деру, но тут же, услышав шаги на крыльце, снова впал в прострацию. Каким-то механическим жестом он пошарил рукой по земле и нашарил то, что искал. Это был небольшой булыжник, не более полкилограмма, который он вытер о брючину и спрятал в карман. Это было безотчетное, пожалуй, интуитивное действо, подсказанное инстинктом жизни…
Михайло с Булдиным вышли во двор, где у них состоялся тихий разговор.
— Сейчас должен позвонить Ахмадов, даст отмашку… а ты, когда приедем к водохранилищу и выгрузим мешки, уберешь москаля… Он знатный свидак…
— Я могу это сделать хоть сейчас, — с неброской готовностью ответил чеченец и ощупал карман, куда он бросил пистолет.
— Нет, он нам нужен, как раб… Твой пацан слаб в коленях, а мы вдвоем с тобой не справитимся…
И действительно, где-то в начале третьего запищал мобильный телефон и Михайло буквально сорвал с пояса трубку. И первое, что он в ней услышал, были затяжные автоматные очереди и глухие разрывы гранат. И послышался тяжелый, с одышкой голос Саида: «Миша, нас тут немного предали, ведем бой… Слышишь? — наступила пауза, в которой еще отчетливее зазвучало свидетельство боесоприкосновения. — Ты меня слышишь? Твоя задача та же, взрывай все по плану и да будет Аллах с тобой…» И Ахмадов отключился, оставив в большом замешательстве этого, казалось бы, лишенного нервных окончаний гуцула…
И чтобы снять нервное напряжение, Михайло вытащил кожаный кисет, в котором была анаша, и скрути себе цигарку.
Во дворе появился заспанный, с всклоченными волосами Ваха. Он по-детски зевнул и стал зашнуровывать потрепанные кроссовки.
За баранку уселся сам Михайло. Он подал машину назад, подминая хрупкое собрание цветов палисадника, и, брошенный под колеса куст зрелой вишни, немного отъехал от хаты. В кузов залезли Булдин с Вахой, а забитый Сергей приютился на потертом кожаном сиденье ЗИЛа.
Ехали с выключенными фарами. Еще не зашедшая за горизонт луна была неплохим помощником: дорога хорошо просматривалась за сто метров вперед и Михайло уверенно вел машину.
— Ты не молчи, кацап, суфлируй, где сворачивать.
Серега взбодрился, ему этот человеческий разговор внушал надежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139