все началось с разговора со стариком Клиновым, когда он упомянул Жору Тарзана. Крепко ухватился за первую удобную версию. А дальше — как снежный ком. На допросе Бакуновой я, выходит, не столько старался выяснить обстоятельства дела, сколько сам толкал её (конечно, непроизвольно) к тому, чтобы она помогла мне обосновать мою версию. То же было и с Архиповой, и с Пулгеровым.
Идти объясняться с Хохловым было для меня мучительно. Кому приятно признаваться в собственном заблуждении. Я ждал разноса, но прокурор выслушал меня спокойно.
— Ну что же, Захар Петрович, — сказал он, — хорошо, что все понял сам… А ведь дело действительно сложное. Тут можно и ошибиться…
Я облегчённо вздохнул и, желая как-то закрепить позицию Николая Варламовича в сложившейся ситуации, в знак согласия с ним закивал головой, бормоча что-то нечленораздельное: «Да… Мы… Я… Конечно…»
Но в это время прокурор встал, подошёл ко мне вплотную, положил руку мне на плечо и, значительно глядя мне прямо в глаза, сказал то, что я не дал ему договорить:
— Понимаешь, можно ошибиться. Мы ведь люди… Но не должно! Не имеем мы права ошибаться, когда речь идёт об аресте… Знаешь, человек сам по себе крепкий, а вот судьба у него хрупкая. Сломать её нетрудно, особенно тому, у кого власть… А у нас с тобой не просто власть, а большая…
С того разговора прошло вот уже скоро тридцать лет, а я не могу забыть его. И не хочу. Вспоминаю о нем каждый раз, когда приходится решать один из труднейших вопросов — о взятии под стражу. Теперь-то я отлично понимаю, что Николай Варламович Хохлов не был перестраховщиком…
В тот день мы с прокурором просидели часа два, не меньше. Прикидывали, как и что по этому делу предпринимать дальше. Даже вместе составили план следственных действий. А когда я выходил от него, услышал возмущённый голос.
— Сколько же можно ждать? — обращался к секретарю старичок, которого я сразу узнал.
Увидев меня, старичок бросился ко мне, схватил за руку:
— Что же это получается, Захар Петрович? Я первым нашёл скелет, а вы меня совсем забыли! Всего один раз допросили и больше не вызываете…
Я пригласил Дятлова (а это был он) к себе в кабинет. Мне уже было известно, что все жильцы дома называют Дятлова не иначе, как Шерлоком Холмсом за его пристрастие к расследованию замысловатых и запутанных домашних историй. Титул этот закрепился за ним после одного случая. Года два назад женщины третьей квартиры стали получать анонимные письма, порочащие их мужей. Поднялся невероятный шум. Жена одного инженера стала ежедневно устраивать такие скандалы, что даже обитатели соседних домов плотно закрывали окна. Все женщины квартиры подозревали друг друга, и страсти разгорались с каждым днём. Кто-то из мужей обратился за помощью к Спиридону Никитовичу, и тот охотно принял на себя миссию сыщика. Он прежде всего собрал все письма и установил, что они написаны одним и тем же детским почерком. Появилось предположение, что кто-то из мамаш с целью конспирации пользуется услугами своего ребёнка-школьника. А так как в квартире оказалось шестеро школьников, Дятлову пришлось с каждым из них завести дружбу. Никто не знал, какими таинственными путями шёл Спиридон Никитович в поисках истины, но только через два месяца народный суд осудил виновницу междоусобной войны. Свидетелем обвинения против склочницы выступал её собственный сын…
— Видите ли, какое дело получается, Захар Петрович, — заговорил Дятлов, плотно прикрывая за собой дверь. — По-новому кое-что нужно повернуть. Выходит, что мы с вами неправильно чердак рисовали, а значит, неправильно и думали.
— О чем вы, Спиридон, Никитич? Мы с вами все правильно нарисовали.
— А вот и не все! Мы чердак-то новый нарисовали, а надо было изобразить его по-старому. Вы же сами сказали, что убийство произошло шесть лет назад!
— горячился Дятлов.
— Сядьте и расскажите все по порядку, — указал я на стул.
— Наш дом, то есть номер двадцать первый, соединяется с домом двадцать три. Оба дома под одной крышей, но их чердаки разделяются перегородкой, что мы с вами и нарисовали. А теперь вот, оказывается, эта самая перегородка поставлена всего три года назад, а раньше чердак общий был. Ясно?
Так, выходит, труп могли занести из того дома.
Сообщение Дятлова давало действительно новые возможности или, как теперь говорят, информацию для размышления.
До этого нас мало интересовали жильцы дома No 23, когда-то имевшего общий чердак с домом No 21. Другое дело теперь…
В ходе проверки, которую по моей просьбе тщательно проводили сотрудники уголовного розыска, нас заинтересовала некая Лабецкая Елена Ивановна, лет сорока, медсестра. Последние пять лет она нигде не работала, но жила на широкую ногу. Возможным источником дохода были поклонники, которых, кстати сказать, она часто меняла. Но выяснилось, что это было не так. Напротив, как правило, она сама их щедро угощала, а некоторым даже делала солидные подарки. Кому новую рубашку, кому — брюки, а одному мужчине даже новый шевиотовый костюм купила. Инспектор уголовного розыска сообщил, что прежде Лабецкая работала в родильном доме, где якобы помогала врачу делать аборты, которые в то время были законом запрещены.
Я разыскал уголовное дело, по которому действительно был осуждён врач. Судя по материалам этого дела, врач всю вину взял на себя: мол, медсестра Лабецкая не знала, что он брал с пациенток деньги, и была убеждена, что аборты производились лишь тем, кому они разрешались по медицинским показателям. Короче, из этой истории Лабецкая вышла сухой, но работу вскоре оставила «по собственному желанию».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106