и река, и небо, и в небе - самолет или птицы. Лучше птицы, стаями, тревожно - ведь наводнение. Кстати, стороны - вороны самая та рифма. Ага-а, стишки, попались!
Я не заметил, как оказался дома, как начал мыть посуду, и, лишь ополаскивая последний стакан, опомнился, потому что стих, наконец, получился.
Разлилась река
Во все стороны,
Зырят свысока
Злые вороны,
продекламировал я и вдруг понял то, что все стихотворение - мое. Все! Никаких Пушкиных и дедов Мазаев! Мое! Просто первые строчки как-то сами сочинились, а последние сочинил я сам. Ну, и Гусь! В поэты попал!.. От восторга у меня пересохло горло, я нацедил самоварной воды, чокнулся со своим уродливым отражением в самоваре и выпил.
Было полседьмого, а родители не приходили. Я забрел в спальню и, прислушиваясь, уставился на ядовито-желтое пятно на стене, которое потому, наверно, и пожелтело, что сочились из склада какие-то нечистые пары, раз там жулики. Смутно-смутно доносились голоса. Я забрался на спинку кровати и припал к стене ухом. Голосов было много, и много каких-то шуршаний-шелестений. Значит, разбираются. Может, уже и милиция нагрянула.
- Ай-ай-ай, Володя, нехорошо! - донеслось вдруг, как мне показалось, из-за стены, и от неожиданности я чуть не брякнулся на пол.
За косяком кто-то прыснул. Я, сжав кулаки, бросился в кухню. Конечно, это был Борька. Извиваясь от смеха, он бессильно поднял руки.
- Сдаюсь!
- Нет уж, хохотун! Ты меня сколько раз пугал! - крикнул я и для проучки влепил ему щелчок.
Борька притворно сморщился и, почесывая лоб, зашипел:
- Ну, Гусь!.. Хотел до концерта отомстить ему за вчерашний проигрыш, а нарвался на мордобой... Конечно, так легко: сперва дураком делать, а потом обыгрывать.
- Тебя и кувалдой не свихнешь, мститель! Сколько до концерта?.. О, хватит на партию, садись, проверю, что ты за мститель, остра ли у тебя шпага.
Мы начали.
Борька решил ошеломить меня и первые восемь ходов сделал пешками. Это меня не ошеломило. Я спокойно развил свои фигуры, рокирнулся и кинулся в атаку. Борька задумался и закрякал, набирая под верхнюю губу воздух. Поздно задумался, уже трех пешек и слона нет, теперь крякай не крякай крышка.
- Петрушка, Боб, получается, - заметил я. - Утром тебе не везет, вечером - тоже.
- Похоже, - согласился Борька.
- Так всю жизнь и промаешься, если книжки по шахматам читать не будешь... Вон их у меня сколько, бери.
Борька глубоко и печально вздохнул и, после того как я с шахом взял у него конем ферзя, молча смахнул с доски всю свою черную армию. То ли Борькина печаль, то ли эта разлетевшаяся черная армия напомнили мне вдруг сочиненное стихотворение. Я вздрогнул, поймал Борьку за руку и прошептал:
- Слушай, Боб, я стихи сочинил!.. Сам! Понимаешь?.. Ничего ниоткуда, ни слова, все сам! - Борька поднял на меня серьезные глаза. - Хочешь прочитаю? Слушай! - И, задрав лицо к потолку, я протрубил:
Разлилась река
Во все стороны,
Зырят свысока
Злые вороны.
Ну как?
Я знаю, что у Борьки критический нрав, а проигрыш мог распалить его еще больше, но стихи мне казались такими безгрешными, что к ним просто невозможно придраться.
- Ничего, - сказал Борька, чуть подумав. - Только страшновато: и река разлилась, и вороны.
- Наводнение, - пояснил я, ликуя.
- А-а, и по воде, наверно, утопленник плывет.
- Почему? Никаких утопленников! Вода чистейшая!
- А чего тогда воронам зырить?.. Они что, дураки, что ли, зырить на чистейшую воду!
- Хм... Ну, ладно, пусть утопленник, - согласился я горько, потому что именно от этого вся картина стала страшной.
Борька что-то прикинул и произнес:
- Теперь лучше... А кто утопился?
- Я откуда знаю! Ты же сам придумал.
- Так из-за твоих же ворон, - оправдался Борька.
- Не ворон, а воронов! - зло поправил я.
- Какая разница!
- А такая, что у ворон нету рифмы, а у воронов есть! - прокричал я. И хватит!.. В стихах ты хуже разбираешься, чем в шахматах!.. Тебе только покойников подавай!
Борька небрежно усмехнулся, поставил на доску белую пешку и щелкнул ее по голове. Я решил, что под белой пешкой он имеет в виду меня, выдвинул на середину черную пешку и так долбанул ее, что она сделала двойное сальто-мортале. Под ней я подразумевал, конечно, Борьку. Он это понял, и мы вместе отходчиво рассмеялись.
- Боб, уже семь! - спохватился я и опять глянул на желтое пятно, точно обвиняя его в отсутствии родителей.
Борька уловил мою тревогу и спросил:
- Ты чего сегодня к складу прицеливаешься?
- Да так, - уклончиво ответил я, не желая посвящать Борьку в темные складские делишки. - Айда на концерт.
Мы зашли за Славкой, за Юркой и отправились.
У крыльца Куликовых уже теснились двумя рядами стулья, табуретки и даже одна скамейка, опертая одним концом на чурбак, потому что была без ножек. Взрослых пока не было, зато мелюзга, пища и повизгивая, барахталась клубками, спихивая друг друга с двухметровой доски, специально, видно, положенной для них на землю. Карапузам этот живой концерт - зрелище ого-го-го! А то у них ни песочниц, ни качель, ни лесенок - ничегошеньки, один шлак у забора да картофельные очистки.
Мы уже заранее выбрали себе место - на дровянике. Он стоял, врезавшись в огород, прямо против сцены. По углу вскарабкавшись, как коты, мы улеглись на ржавую крышу так, что видны остались одни наши макушки.
Сени Куликовых были открыты, там чувствовалась возня и нервозность. На крыльцо выскочила Нинка, в царском венце с лентами, в марлевом пышном платье до пят, и стала привязывать веревку поперек сцены. У нее не клеилось, она злилась, дергалась. А у меня даже ладони зачесались - эх, как бы я сейчас эту веревочку натянул!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52