Рассказ потряс этих бродяг и проходимцев — тотчас почти все они согласились, что при наших абордажах и грабежах насилия над женщинами производиться не будет, а если что-то подобное произойдет, то быть насильнику казненным точно таким образом, каким отец мой казнил своего раба. Лишь двое не решилось присягать в этом и, собрав пожитки, сошли на берег…А отец в тот раз в погоне за мной так увлекся, что обогнал меня по дороге. Все дело в том, что я услышала топот коня за спиной и тут же спряталась в кустах возле вон той петляющей в сторону моря речки. Он проскакал мимо на взмыленном коне, глядя не по сторонам, а вперед, лишь на пыльную ленту дороги, выискивая меня там и не услышав моего радостного вскрика при виде его. Когда же я выскочила из кустов и, встав на дороге, принялась махать руками и кричать ему вслед, отец не обернулся. Его гнал страх за меня вперед и вперед, навстречу собственной смерти…Поезд, состоящий из восьми груженных с верхом телег с сидящими на тюках служанками, из моей кареты и из кучи вооруженных слуг на конях, догнал меня и застал застывшей на Ласке возле того места, где я пряталась, услышав приближающийся стук копыт. Тогда я почему-то подумала, что это — погоня солдат герцога, ищущих преступницу и убийцу на дорогах Савойи. Потому поглубже спряталась в орешнике, и даже схоронила там лицо, уткнув его в ладони, боясь его белизной обратить на себя внимание участников погони. Именно поэтому увидела я отца в последний момент, когда он с быстротой молнии промчался мимо моего куста. Таким и запомнился мне отец на всю оставшуюся жизнь: волевое лицо, напряженный взгляд, стиснутые скулы и губы, весь собранный, сильный, готовый сразиться с армией демонов, но дочь спасти.Как горько я жалела, и не раз, что придумала себе погоню, которой быть на земле Аламанти не могло. Вон там, за рекой, начинается собственная земля герцога, на том берегу солдаты могли и искать меня, пытаясь поймать. Да тем и не было никакого дела до того, кто убил двух разбойников из шайки Лепорелло, даже были они, возможно, и довольны таким оборотом дела, а честь поимки и уничтожения двух негодяев присвоили себе. Но тогда я была еще слишком юна, чтобы сообразить подобное. Я испугалась — спряталась — отец проскакал мимо — и погиб…Мажордом подъехал ко мне, сидя верхом на могучем, неторопливом мерине, дождался, когда я обращу на него внимание, сказал:— Это мост — ваш, синьора София. За проезд через другие мосты придется платить.— И что — ты не захватил денег? — спросила я.— Жалко тратиться, синьора, — ответил мажордом. — Рек впереди много, а казна одна.— И что ты предлагаешь?— Если вы, синьора, будете ехать через мост верхом, то за пустую карету проездная пошлина вдвое меньше. А еще можно верховым людям переправляться по воде, можно и вплавь.— Ну, и делай так, раз дешевле, — кивнула я. — Зачем забивать этим голову мне?Мажордом вежливо поклонился и сдал мерина назад.Я оглянулась — все равно ведь сбил он меня с мысли. Двадцать слуг охраны и столько же служанок смотрели на меня с ожиданием в глазах. По мордам их было видно, что ехать неизвестно куда и неизвестно зачем у них нет ни особой смелости, ни тем более желания, что они бы с большей охотой остались дома, но собственный их страх и моя воля вынудили этих никчемных людишек покинуть насиженные места и отправиться в мир, о котором они доныне знали лишь то, что он безграничен, ужасен, полон воров, убийц, насильников и негодяев. Точно такой же дурой была и я много лет тому назад, только я была молода и безрассудна, а они… Рабские души — они рабские души и есть.— Вот что… — сказала я как можно громче, но не переходя на крик, — разобьем лагерь здесь, на своем берегу. А завтра утром и переправимся.Вздох облегчения пронесся над толпой слуг. Для них и под открытым небом да на родной земле ночевать было счастьем. Радостно галдя и во всю глотку хваля меня за великодушие и заботу, они принялись выпрягать лошадей из повозок, снимать с телег рогожи и спрятанные под ними окорока, чтобы развешать последние на ветру и в тени, а один, самый большой и черный, разложить на дерюге и разделать на кучу больших и малых кусков, бросить их в два котла над огнем и начать резать туда же овощи. Остальные добыли два шатра — мой и служанок — и принялись расставлять их, не столько помогая друг другу, сколько мешая.Глядя на всю эту суету, я представила, что все это будет повторяться перед моими глазами изо дня в день в течение целого месяца пути до Флоренции, пока в окружении такой вот толпы людей и животных будем мы плестись по дорогам Северной Италии — и душа моя заныла от недоброго предчувствия. Флоренция — это все-таки далеко от владений Аламанти, за время пути вся эта масса рабов обязательно перессорится, они будут всякий раз просить у меня помощи в разрешении их проблем, ставя меня в положение того самого буриданова осла, о котором я читала в одной из новомодных книг в Париже: принять одну сторону — значит озлобить другую, и наоборот. Да и зачем мне вся эта орава в пути? Всю жизнь я тяготилась любой свитой. С чего бы теперь менять свои привычки?С мыслью этой я слезла с Ласки и, отдав поводья кому-то из подбежавших слуг, пошла вдоль пограничной речки вниз по течению. Решила прогуляться, а заодно и присесть где-нибудь за кустиком, справить нужду. Впереди были половина дня и целая ночь, в течение которых мне следовало принять решение: идти вместе с этой толпой обжор до самой Флоренции или еще как-нибудь?Вдруг (почему-то всегда самое интересное и самое важное случается вдруг, а скучное и обыкновенное вытекает друг из друга) я заметила свежий след на тине, выброшенной водой на берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46